Поэзия Бориса Пастернака

и картинностью уподоблений, вихрем звучных слов, звоном своеобразных рифм, смелым рисунком и глубиною содержания». В таком же духе Горький судит о прозе Пастернака, переводя разговор в плоскость метода, миропонимания. Повесть «Детство Люверс», по его словам, написана «тем же богатым, капризным языком, изобилующим „перегруженностью образами", задорным и буйным языком юноши-романтика, который чувствует свое искусство более реальным, чем действительность, и с действительностью обращается как с „материалом**»

В письме к Пастернаку от 18 октября 1927 года Горький дает известную высокую оценку поэмы «Девятьсот пятый год»: «...Это, разумеется, отличная книга, это - голос настоящего поэта, и - социального поэта, социального в лучшем и глубочайшем смысле слова». Одновременно он судит о поэзии Пастернака в широком объеме и высказывает свои сомнения: «Не скрою от вас: до этой книги я всегда читал стихи ваши с некоторым напряжением, ибо - слишком, чрезмерна их насыщенность образностью и не всегда образы эти ясны для меня; мое воображение затруднялось вместить капризную сложность и часто - недоочерченность ваших образов. Вы знаете сами, что вы оригинальнейший творец образов, вы знаете, вероятно, и то, что богатство их часто заставляет вас говорить - рисовать - чересчур эскизно». Поэма «Девятьсот пятый год», по оценке Горького, выигрывает тем, что Пастернак «скупее и проще... классичнее в этой книге» 2.

30 ноября 1927 года появилась в записной

1 Горький и советские писатели. М.. 1963. С. 309.

2 T а м ж е. С. 300.

ззз

книжке Горького предполагаемая, в ответ на просьбу Пастернака, надпись на книге «Жизнь Клима Самгина», ч. 1: «Пожелать вам «хорошего», Борис Леонидович? Боюсь - не обиделись бы вы, ибо: зная, как много хорошего в поэзии вашей, я могу пожелать ей только большей простоты. Мне часто кажется, что слишком тонка, почти неуловима в стихе вашем связь между впечатлением и образом. Воображать - значит внести в хаос форму, образ. Иногда я горестно чувствую, что хаос мира одолевает силу вашего творчества и отражается в нем именно только как хаос, дисгармонично. Может быть, я ошибаюсь? Тогда - извините ошибку» '. Издания «Самги-на» у Горького тогда еще не было; получив его позже, почти через месяц, он сделал на книге другую надпись - 27 декабря 1927 года,- суше и резче: «...Пожелать вам «хорошего»? Простоты,- вот чего от души желаю я вам, простоты воображения и языка. Вы очень талантливый человек, но вы мешаете людям понять вас, мешаете потому что «мудрствуете» очень. А вы музыкант и музыка,- при ее глубине,- мудрости враждебна. Вот мое понимание...» 2

И наконец, письмо от 28 декабря 1927 года. «Асеев оставил мне ваши «Две книги» («Сестра моя - жизнь» и «Темы и вариации»,- В. Л.), прочитал их. Много изумляющего, но часто затрудняешься понять связи ваших образов и утомляет ваша борьба с языком, со словом. Но, разумеется, вы - талант исключительного своеобразия» 3.

1 Горький и советские писатели. С. 308

Не все эти оценки дошли до Пастернака. Он не знал текста предисловия к «Детству Люверс» (издание не осуществилось), а текст 30 ноября (927 года (предполагавшуюся надпись на книге) мог прочитать только в 1955 году, в 30-м томе собрания сочинений Горького. Однако для нашего разговора это не так существенно, здесь важно восстановить совокупность и амплитуду горьков-ских оценок. Опустим недоразумения личного плана, которые возникли тогда между Горьким и Пастернаком, хотя они могли повлиять и, по-видимому, повлияли на тональность суждений Горького, ощутимо меняющуюся в ходе переписки. Выделим главное.

Горький отмечает исключительную оригинальность Пастернака и вместе с тем, вроде бы параллельно, а по существу именно в ней, в этой оригинальности, находит чрезмерную сложность, «непонятность». Пастернак пытается возражать, его особенно задела надпись на книге 27 декабря. «У вас обо мне ложное представление. Я всегда стремился к простоте и никогда к ней стремиться не перестану» (письмо к Горькому от 4 января 1928 года). Но это больше для проформы. У Пастернака нет надежды переубедить Горького, к тому же стиль его писем, запутанный, порою взвинченный, сам по себе мог подтвердить впечатление Горького, что он не в меру «мудрствует». Ясно, что они по-разному смотрят на предмет, расходятся в осмыслении ключевых проблем на уровне миропонимания.