Поэзия и поэтика города

Заезжий из дальних краев, замри на месте.
Звезда над сосновым лесом очнулась вроде,
чуть потускневшая, заспанная. Долина
запружена строем башен, в ее замесе —
ничто и разум, огонь и глина, в ее природе —
вневременность: как родник она или роза.
Шуршит под ногами гравий. Огонь и глина.
За сточной канавой вяжут улицы петли.
Заброшенный мир! Сколько дней, месяцев, лет ли
тому он запросто был обозрим с откоса.

Между набережной и полосой платформы

пространство давней вины, известняка; едкий
от нищеты неона леденеет воздух;
ржавеющий ключ в кармане — есть слепок с формы —
каким-то чудом! — пространства, оно же — в клетке
желанья, в гуле эфира, в снах; как когда-то,
ты мог бы его пересечь — днем ли, при звездах —
вслепую, словарь человечий взрастив из властных
его ветров, взрастив виноградник гласных
из проливного дождя и арочного алюмината.

Ты говорил лишь о нем, и радар Господень

ощупывал путаницу его крестов, оград сцепленья,
ты бы вовек не заблудился здесь (на этом,
во всяком случае, свете). Мрак подворотен,
желчь, предательство, озлобленье
бывших друзей, могилы, дверей проемы,
заколоченные досками, — ты знал, — ответом
и ценою будут твоему возвращенью
на Итаку. Вашему нынешнему воплощенью
повезло: вы встретились.

…Видишь только песчаный холм невысокий,

склон волнистый, местное видишь барокко,
размышляя о смерти, о царствии ли небесном.

(Перевод В. Гандельсмана)[422]

В этих строках несомненна перекличка со стихотворением К. Кавафиса «Итака», которое Венцлова перевел на литовский язык, — Венцлова дает свой ответ на предупреждение, высказанное греческим поэтом:

…чтоб достигнуть острова в старости обогащенным
опытом странствий, не ожидая
от Итаки никаких чудес.

Итака тебя привела в движенье.

Не будь ее, ты б не пустился в путь.
Больше она дать ничего не может.

Даже крайне убогой ты Итакой не обманут.

Умудренный опытом, всякое повидавший,
Ты легко догадаешься, что Итака эта значит[423].

Стихотворение Кавафиса переводил и Бродский, к которому также обращен монолог из «Силлабических строф» Венцловы, — как и к Милошу, еще одному поэту из этого «триумвирата» и тоже переводчику этих стихов Кавафиса, уже на польский язык. Для всех троих миф Итаки проецируется на личный миф. Знаки Вильнюса проступают в стихотворении «По ту сторону пролива» («Anapus sąsiaurio»[424]); но, в отличие от «Осени в Копенгагене», на сей раз перед нами не узнавание, а внесение, вписывание в иную, весьма отдаленную, топографию (речь идет о Гибралтаре) вильнюсских черточек городского пейзажа и архитектуры: статуй атлантов одного из дворцов. И связывает Вильнюс с Гибралтаром все тот же миф: именно здесь титан Атлант поддерживал небесный свод, здесь же, на Гибралтарском проливе, возвышались Геркулесовы столпы Одиссея, так что вспоминание своего города, своей Итаки становится неизбежным.

Стихотворение «Užupis» («Заречье», 1998)[425] переносит читателя в вильнюсский уголок со своими легендами и преданиями, полными артистических ассоциаций. Кафе на берегу реки, напоминающей Тибр (теперь уже в родном городе проступают знаки городов иных), увиденное через много лет, наводит на элегические размышления: