Поэзия и проза Древнего Востока

Вниз глаза опустил, собран...

Нет, он не низкого рода!

Эй, слуги, бегом бегите 

И, где живет он, узнайте!»

И посланные царем слуги

Побежали за ним следом,-

Куда направится бхикшу?

Под каким укроется кровом?

Он же, собранный и разумный,

Сдержанный, себя обуздавший,

От двери к двери переходя,

Быстро наполнил кружку.

А затем, собрав подаянья,

Вышел из города муни

И повернул к Пандаве[684],-

Так вот где он жить будет!

Когда он вошел в жилище,

Послы подошли поближе,

А один из них, возвратившись,

Царю обо всем поведал:

«Этот бхикшу, великий царь,

На восточном склоне Пандавы

Сидит, как могучий тигр,

Как лев в горной пещере».

Слово вестника услышав,

Царь на колеснице прекрасной

Отправился, поспешая,

Прямо к горе Пандаве.

Там, где кончалась дорога,

Кшатрий сошел с колесницы[685]

И, пешком добравшись до места,

Вошел в хижину к бхикшу.

Усевшись, царь обменялся

С ним приветственными речами.

А затем, после приветствий,

Сказал он такое слово;

«Ты, юноша, совсем молод,

В нежном возрасте, почти мальчик,

Как родовитый кшатрий,

Красотой великой отмечен.

Я – царь, украшение войска,

Первейший из героев,-

Дарую тебе богатство.

Скажи мне, откуда ты родом?»

«В Косале[686], царь, прямо

У подножия Гималаев

Есть земля, что славится всюду

Могуществом и богатством. 

Из славного племени сакьев,

Прародитель которого – Солнце,

Я ушел, отрешившись от мира,

Не стремясь ни к каким усладам.

В наслаждениях видя опасность,

В отречении зря защиту,

Я буду прилежно трудиться -

Для меня только в этом радость!»

Сутта о стреле («Сутта – нипата», 574 – 593)

Воистину жизнь смертных

Беспричинна и непонятна,

Краткосрочна и беспокойна,

Исполнена мук тяжких.

Невозможно ведь так сделать,

Чтоб не умереть, родившись.

За старостью следует смерть,-

Таков закон непреложный.

Как у плодов созревших

Страх поутру сорваться,

Так и у тех, кто родился,

Вечный страх перед смертью.

Ведь, как кувшины и чаши,

Что сделал из глины горшечник,

Все когда-нибудь разобьются,

Так прервется и жизнь смертных.

Глупец и мудрец ученый,

Старик и юноша нежный – 

Все они кончат смертью,

Над всеми – власть смерти.

И когда она их настигнет

И они отсюда уходят,

Не удержать тогда отцу сына,

Родичу не защитить родного.

Подряд, как коров на бойню,

Смерть уводит с собой смертных

А родные глядят им вслед,

Тоскуя и горько плача.

Как видишь, мир поражен

Старостью и смертью.

Но мудрецы не скорбят,

Непреложность закона зная.

Ведь тебе не известен путь, 

Каким он пришел и ушел.

Не зная конца пути,

О чем ты рыдаешь? 

И если бы тот, кто скорбит,

Как безумный, себя терзая,

Выигрывал этим хоть что-то,

То же делал бы мудрый.

Но скорбью и горьким плачем

Не обретают покоя.

Лишь сильней становятся муки,

Слабеет и сохнет тело. 

Тот, кто себя терзает,

Становится худ и бледен.

Но ему не вернуть умерших.

Тщетны рыданья и вопли.

Не убивающий скорбь

Страдает еще сильнее;

Рыдающий над покойным

Попадает во власть скорби.

Взгляни на этих людей,

Спешащих к перерожденью[687],-

Они, в лапы смерти попав,

Как рыбы в сетях, бьются.

Все ведь бывает не так,

Как о том помышляешь.

Знай же – разлука эта 

С родными неизбежна.

И пусть даже сотню лет

Ты проживешь или больше,

Все равно от близких уйдешь,

Расставшись с жизнью здешней.

Так перестань же рыдать!

Послушай совет архата[688],

О покойном скажи себе:

«Мне его не найти больше».

Когда загорается дом,

Пламя тушат, залив водою.

Так и тот, кто мудр и учен,

Тверд и исполнен достоинств,

Разгоняет возникшую скорбь

Тут же, как ветер – солому.

И если счастья желаешь,

То причитанья и вопли,

Желания и недовольства,-

Эту стрелу – из себя вырви!

Отравленную стрелу вырвав,

Покой обретешь душевный.

Уничтожив в себе все печали,

Беспечальным станешь, потухшим.

Из «Тхерагатхи» и «Тхеригатхи»

Гатха Тхеры Саппаки («Тхерагатха», 307—310)

Когда журавлиха, завидев черную тучу[689],

Расправляет ослепительно-белые крылья

И в страхе, стремясь укрыться от ливня, летит к скалам,

Аджакарани-река бывает тогда так прекрасна!

Когда журавлиха, завидев черную тучу,

Взмывает вверх, белизною слепящей сверкая,

И в страхе, не зная, где скрыться, расселину ищет,

Аджакарани-река бывает тогда так прекрасна!

Да и как тут в восторг не прийти

От раскидистых джамбу[690],

Что украшают берег реки

За моею пещерой?

Лягушкам здесь не угрожает змеиное племя.

Важно квакая, они говорят друг другу:

«Еще не время уходить от горных речек;

Аджакарани надежна, благостна и прекрасна».

Гатха Тхеры Бхуты («Тхерагатха», 518—526)

Когда мудрый постиг, что не только старость и смерть, 

Но и все, к чему влекутся глупцы, есть страданье,

И теперь размышляет, страданье поняв до конца,-

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда привязанность, приносящую горе,

Всеми печалями мира чреватую жажду

Победив и уничтожив в себе, он размышляет,-

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда благой, изгоняющий всякую скверну,

Восьмеричный путь[691], из всех путей наилучший,

Мудрости оком узрев, он размышляет,-

Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда он творит в себе независимый мир,

Где царит покой, где нет печали и нет пыли