Поэзия как волшебство

В связи со всем сказанным, любопытно отметить наблюдение физика Шреттера. Он наблюл, что пламя водорода, его химической гармоники, окрашивалось двояко. Внутри был лик голубого пламени, зримого в темноте, вовне это было желтое пламя. Впрочем, это вообще свойство пламеней Огня. Сердце Огня голубое, а лик его красный и желтый. Таково рождение Огня космогоническое. Таково его явление и в частичных ликах ежедневности. Таким образом совершенно глубинный смысл получает чисто внешнее наблюдение Шреттера, что все, что препятствует сгоранию голубого пламени, мешает всякому звучному проявлению Огня.

Любопытно также наблюдение Тиндаля[6]: «Когда смотришь во вращающееся зеркало на безгласное пламя, способное быть возбужденным, как сказано, видна только непрерывная световая полоса. Нет ничего красивее, как увидеть мгновенное преображение этой сплошной ленты в ожерелье жемчужин очень светлых, в то самое мгновение, когда голос запевает слышимый звук».

Любопытно, наконец, вспомнить, что доктор Хиггинс[7] заметил звук вибрирующего пламени еще в 1777 году. Еще – или только? Поэты мира замечали его всегда.

Огонь есть свечение, и Огонь есть звучание. Говоря одновременно всякому зрению и утонченному слуху, Огонь есть одна из лучезарных ипостасей Мирового Светозвука. Но в природе все четно и все зеркально. Как свет отражается в зеркальностях души звуком, так звук зеркально рождает в душе светы и цвета. Но чтобы это было, в душе должно быть магическое зеркало творческого прозрения и первородного мироощущения. Мы не подозреваем, по краю каких пропастей мы ходим каждую секунду и по каким проходим пышным сокровищницам, не видя их. Мы совсем не подозреваем, как мы мало видим, слышим и чувствуем. Мы не видим даже существ, которые именуем инфузориями, и считаем как бы несуществующими в силу их малости, между тем, увиденные, они являются нам огромными, и кто хоть раз подсмотрел, какие у этих существ сознательные, какие человеческие движения, тот не забудет этого никогда. Мы не слышим прорастания трав. Деревенский колдун и краснокожий индиец слышит этот звук. Изысканный провидец, Эдгар По, слышал не только это, но и передвижение света, которое люди только видят.

Эльф среди людей, Скрябин обладал цветным слухом, как до него им обладал могучий Берлиоз, пламенный Лист и зиждительно-свежий Римский-Корсаков. Цветовой слух выражается в том, что звуки или певучие суммы звуков, гармонии, тональности сочетаются с ощущением цвето-света. Эта способность личная, обособленная. При различии музыкального гения, у Римского-Корсакова и Скрябина получается таблица различествующая, то совпадающая до тождества, то расходящаяся до противоположности, которая дополнительной своей полярностью тоже указует на такое тождество. Желтый цветозвук Римского-Корсакова совпадает с желтым Скрябина. Синий Римского-Корсакова возникает у Скрябина как голубой, а серовато-зеленоватый как синий. Это – тождество, родство, и сходство. Зеленый цветозвук Римского-Корсакова возникает у Скрябина как красный.

Это восстановленное тождество. Присутствие отдельной редкой способности у двух самых выдающихся русских музыкантов является как бы первовестью новой человеческой впечатлительности, которая в будущем сумеет создать нерукотворный храм Светозвука. Но для выполнения сложной задачи действенного воплощения световой симфонии Скрябина нет в современности надлежащих условий. То, что сделал в этом смысле наш Большой Театр исполнением Скрябинского «Прометея», есть не вознесение гениального имени Скрябина, а недостойное искажение пышного замысла. Уже одно то, что колдовское число семь в световой игре было подменено неполномочным три, указует не на досягновение, а на убогость посягновения.

Скрябин повелел наполнить светами пространство, которое пронизано игрою его колдующих звуков. Он в замысле ввел в чарование всю богатую емкость простора, а тут в отгороженном помещении, вместо цветовой семиструнной кифары, пытается быть пленительной трехструнная балалайка. Явно, что здесь светоносный бог Аполлон заменен приземистым африканским божком Бесом.