Поэзия любви в прозе

Возможно, мой одаренный художник хотел, чтобы какое-то что-то, неуловимое и чарующее, находил в нем каждый, но это было далеко не так. В нем чаще видели парня, утонувшего в мечтах и грезах, и первое, что приходило на ум окружающим, это мысль о том, что пробиться в сфере творчества сейчас трудно, и вряд ли он будет одним из тысячи, кто поймает удачу за хвост, станет великим и известным в широких кругах светского общества. Мысли невольно все же сводились к финансовой составляющей этого дела и к вопросам о том, приносит ли это вообще какой-то доход. Никто не думал о силе таланта и о волнах, которые захлестывают, когда ты творишь и любишь свое творение.

Творить стоит только в любви, а с любовью у него не ладилось. Я понимала, о чем идет речь, но не могла объяснить это словами. Нужен полет, который трудно вообразить бескрылому от природы человеку. Вот и приходится по-разному приспосабливаться, пририсовывать, воображать, фантазировать, примерять образы и любить всегда по-разному. Поэтому, сквозь страницы блокнотов, которые судорожно исписывались стихами по ночам, я видела, как он прячется в своих картинах от холодного мира и отдает все неисчерпаемое чувство любви прелестному детищу искусства. Только процесс написания картин, краски и холсты он любил искренне и чисто, но при этом был прост и открыт с друзьями, а особенно со мной. Он уже узнал, что я вижу в нем больше, чем остальные, что я просто в него верю, каким бы еретиком его не обзывали такие «правильные граждане».

Желая ступить на такой же призрачный путь художника, человека искусства, со своими творческими порывами, я видела в нем «божью искру» и мне всегда хотелось его оправдать и защитить в лице других. Они не разделяли его мечты о свободе самовыражения, восхождении на новые уровни творчества, воплощениях многогранного мира на холстах и бессмертном имени. Разговоры сводились к темам женитьбы [да поудачнее], жилплощади [да поудобнее] и работы [и чтоб платили хорошо], но что обо всех этих советах думал сам художник, я не знала. Как-то удавалось ему обходить эти углы быта и быть все же верным своим мечтам.

Но будь бы его мечта женщиной, будь его мечта той самой музой, какими их так трогательно описывают: в белых шелках на голое тело и с сияющими драгоценным блеском волосами, струящимися по спине, чувственными губами и бездонными глазами. Эта муза часто обижалась бы, напевая ему в миноре на ушко песенку «ты уделяешь мне мало внимания». Он тонула бы в слезах ревности, ломая свои нежные ручки и заливая слезами пышные ресницы, они бы оба больно переживали предательства творчества и обиды от неверия, которое редко, но все же подступало, как ком к горлу. Она – эта муза – была бы удивительной турчанкой в мире светло-русых крепостных славянок, которые так наскучили его проникновенному взгляду. Она любила бы моего художника, но лила бы горькие слезы о том, что он пусть и не крепостной, но до шейхов идти ему долгой и трудной дорогой, горизонта которой не видно.

Все же в том художнике есть какая-то магия даже от того, какие мысли вертятся в его голове. В причинах отсутствия успеха его проектов я копаться не хочу… По сравнению с другими он был окрылен. Может, он на время сложил крылья, может, ходил не в белом, а может, он просто был Икаром, смотрящим на солнце и бесконечное небо¹⁵. Мне хотелось молиться за его успехи, и я свято верила в него. Все же осталось неизвестным делал ли он достаточно для того, чтобы воплотить свои мечты об успехе в реальность. Возможно, сейчас этот мой Икар делает самолет из настоящего металла или уже обгорел от палящих лучей, испробовав крылья в работе, и сидит намазанный кефиром в тени, но сам факт, что он имел заоблачную цель и шел к ней, как к звездам – сквозь терны, вызывал у меня уважение.

Поражал еще и тот факт, что он был самоучкой. Глядя на него со стороны, кажется, что он самый обыкновенный молодой человек: симпатичный, образованный, хорошо сложенный, уверенный в себе, приятный в общении. А когда осознала, что он способен создать, я смотрела в его глаза совершенно иначе. С тех пор я четко видела в нем скрывающийся от всех глаз более глубокий мир непостижимого, мысли, которые складываются в волшебство, и его искусство. Меня продолжало неумолимо тянуть к нему.

Скромность – не для тех, кто хочет пробиться в люди. А мне он казался временами скромным. Я сделала его лирическим героем моих стихов, в которых он так красиво отразился. Казалось, все люди как люди, а он изящная картина, нарисованная карандашом – полупрозрачная, прекрасная и таинственная. Или это все видели мои затуманенные влюбленностью глаза? Нет. Знаете, говорят, что ты даешь миру, то тебе и возвращается. И я тоже тайно мечтаю, что кто-то однажды будет так же на меня смотреть и видеть художественный образ поэтессы, милые черты и какое-то что-то, неуловимое и чарующее.