Поэзия рабочего удара (сборник)

Мало-помалу глаза его отрывались от точек и линий, и он застывшим взглядом смотрел поверх очков по направлению к Назарову. Казалось, что он не замечал ни Назарова, ни Вагранова, ни меня, не замечал завода, машины выросли в его глазах в черные призраки, люди убежали в чуждую даль.

И вдруг перед глазами мелькнуло отчаянно скосившееся лицо, выступили глаза, искавшие помощи, и загорелись смертельным испугом.

Это Назаров, неловко поддевший на кран якорь для обточки, поправлял скользившую веревку. Минута, секунда… и якорь грохнется и ударит прямо на Назарова. Вавилов сорвался с места и протянул руку, чтобы немного отвести веревку к середине.

– Прочь!.. Сука хозяйская… – кричал Назаров, испугавшись помощи Вавилова.

Веревка соскользнула, якорь перекувырнулся и смял Назарова.

Назаров бился в судорогах.

Со всех концов бежали товарищи.

Вавилов побледнел и грохнулся на плашкетный пол. Он замер.

Завод остановился.

Два полумертвых тела понесли на воздух.

III

Назаров пролежал в больнице полгода; потом его повезли в деревню, и он умер там медленной, мучительной смертью.

Вавилов тоже был в больнице, но через три недели выписался.

На завод явился за расчетом, да и то во время обеда. В течение года о нем никто из наших не слыхал.

Но вы помните, что в наших газетах месяца два тому назад было напечатано такое сообщение:

«Забастовка на заводе Фридмана за Московской заставой кончилась. Требования рабочих удовлетворены полностью. Это – первая выигранная забастовка за все лето. Все арестованные освобождены. И. В., принимавший участие в переговорах, вчера после обеда скрылся. Денег при нем не было». Здесь говорилось, конечно, о стачечных деньгах. И. В. был Иван Вавилов. Авторы заметки хотели устранить догадку о похищении денег, которая, очевидно, напрашивалась у многих товарищей.

У нас на заводе в то время стало дышаться вольнее: кое-что мы предпринимали.

Меня сцапали в самую жару новых приготовлений.

Настроение у меня было гадкое.

Когда я вошел в охранку и услышал запах духов, который густыми волнами ходил по всем комнатам, у меня стало совсем мерзко на душе.

Меня втолкнули в одну из клеток – подождать допроса.

В соседней комнате говорили.

Я не верил сам себе: по голосу я узнал Вавилова.

Разобрать нельзя было ничего: говорили тихо и ровно.

С вами, товарищ читатель, бывает иногда так, что вдруг жгучая молния пронзит вашу голову, и вы в одну минуту передумаете столько, сколько не передумаешь за день. Время как будто включает свои ходовые шестёрни, замирает, и мысль летит и стоит в одно и то же время…

«Тут шутка…» – заключил я свои догадки.

Это ужас, что я не могу никому об этом рассказать, предупредить, а может быть, там, при свете охранных фонарей, идет грязная работа…

Он – провокатор…

Ему некуда больше…

Мысль рвала и кружила: не потому ли я очутился здесь? На самом деле – кто на меня мог доказать? Наши заводские это сделать не могли, от них так была скрыта наша работа. Кто-то дальний, очень дальний постарался… Усталая, истерзанная мысль останавливалась на одном предположении: Вавилов меня предал… Как хорошо, что мы еще раньше не поддались на его шутки.

Снова вспыхнули мысли, неслись и бушевали, как шторм. Они забегали в будущее: чья очередь теперь провалиться? А то ринулись в прошлое, и я ясно видел, я уже был уверен, что загадочные аресты были делом его рук.

– Но вам же не семнадцать лет… – вдруг послышался наступающий голос в соседней комнате.

– Да, мне сорок, – спокойно ответил Вавилов.

– Вы так просто не отделаетесь. Мы вас подержим, да, и подержим.

– Не впервые, – так же спокойно ответил Вавилов.

– Но я спрашиваю, где же, однако, та нелегальщина, о которой в этом письме упоминается?

– Моя нелегальщина? – вскочил Вавилов так, что я мог его немного видеть.

– Да где, где она?

Вавилов завозился, хотел загнуть рубаху, но это не удалось, и он судорожно схватил ее, разодрал снизу доверху и, ударив правой рукой по сердцу, закричал:

– В-во!.. В-во моя нелегальщина!

Сразу оборвалась возня, улеглись крики, замолкли и оцепенели мысли у меня… И там, за стеной, кажется, они тоже замерли.

Только минут через пять офицер прервал тишину и спокойно приказал дежурному околоточному:

– Переведите Ивана Вавилова из Спасской части в дом предварительного заключения…

После того, как захлопнули выходную дверь, позвали меня.

Офицер стал допрашивать меня, ходя из угла в угол.

Я что-то бормотал на его вопросы в ответ, но ничего не выходило, и я отказался от всяких показаний.

Жандарм прервал свой марш по комнате, изумленно посмотрел на меня, схватился за перо.

– Вы хоть дайте сведения о себе, о ваших родителях, семье.

– И от этого отказываюсь, потом…

Офицер, видимо, убеждался, что я знатная революционная птица, и, нетерпеливо постукивая ручкой, спрашивал:

– Но в чем же дело?

– Отправляйте меня пока обратно в тюрьму…

Меня повели второй раз фотографировать.

Штрейкбрехер *

I

– Семен Иваныч! – подбегал Никандров к мастеру, то снимая, то надевая картуз.

– Семен Иваныч! нельзя ли как?

– Чего это? – спросил его мастер, не останавливаясь.