Поэзия (Учебник)

Местоимение я в поэзии употребляется гораздо более свободно, чем в обычной речи. У я может появляться множественное число, или я может не превращаться в меня, а оставаться я даже в косвенном падеже, как это происходит у Иннокентия Анненского:

О царь Недоступного Света,
Отец моего бытия,
Открой же хоть сердцу поэта,
Которое создал ты я

. [18]

В отличие от общеупотребительной речи, в которой у местоимений не бывает определений, поэты часто приписывают местоимениям различные признаки — мое я, тоскующее я, свободное я:

О широкий ветер Орфея,
Ты уйдешь в морские края —
И, несозданный мир лелея,
Я забыл ненужное «я». [207]

Осип Мандельштам

В поэзии даже такие, казалось бы, неизменные вещи, как части речи, не мыслятся как что-то статичное: они могут становиться гибкими, пластичными и приобретать черты друг друга. Переход одних частей речи в другие называется частеречной трансформацией.

Чаще всего разные части речи превращаются поэтами в существительные (субстантивируются): у Михаила Айзенберга в существительное превращается наречие — Воздух смыкает ставни с подлинным «никогда». / Что из руки упало, больше не откопать. / Верю: такого снега не было сотню лет.

Становясь существительным, предлог у Игоря Северянина может приобрести женский род — Влекусь я в моревую сквозь, а Велимир Хлебников начинает склонять спасибо — спасибом. Геннадий Айги подчеркивает превращение предлога в существительное, отсылающее к некоему поэтическому понятию, кавычками: превосходя и зренье / (как нечто «до» — при зарожденьи света!).

Но бывает и наоборот: слово набережная, произошедшее из прилагательного, но уже давно ставшее существительным, в стихотворении Анны Горенко вдруг снова становится прилагательным, да еще мужского рода:

В день торжества электросвета
в час накренившегося лета
мне снится город заповедный
весь набережный

весь подледный [90]

Повтор одних и тех же грамматических средств в тексте — это мощный художественный прием, к которому часто прибегают поэты. Он даже может оказаться более выразительным, чем повтор слов. Для описания этого приема можно использовать слово парадигма. Парадигма — это несколько грамматических форм одного и того же слова, например, одно и то же существительное появляется в тексте в нескольких падежах, или прилагательное в нескольких степенях сравнения, или глагол в разных временах.

В стихотворении Арсения Тарковского полная парадигма времен глаголов «сниться» (снилось, снится, приснится) и «быть» (был, есмь, буду) выражает вневременность, все-временность:

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
<…>
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду. [310]

Парадигму можно рассматривать и как своеобразное нагнетание форм: разные слова появляются в одном тексте в одной и той же грамматической форме. Такие парадигмы особенно заметны, если используется сравнительно редкая форма, как, например, превосходная степень прилагательных у Цветаевой, у которой выстраивание грамматических парадигм различного рода один из излюбленных приемов:

                       ***
На заре — наимедленнейшая кровь,
На заре — наиявственнейшая тишь.
Дух от плоти косной берет развод,
Птица клетке костной дает развод.

Око зрит — невидимейшую даль,

Сердце зрит — невидимейшую связь…
Ухо пьет — неслыханнейшую молвь.
Над разбитым Игорем плачет Див. [334]

Нельзя найти ни одной грамматической категории, которая не была бы переосмыслена поэтами и не использована для того, чтобы сделать стихи более выразительными. Однако использованием всех возможностей частей речи и их категорий не ограничивается грамматический строй поэзии. Другой важный его аспект — синтаксис.

Читаем и размышляем 16.1

Владимир Маяковский, 1893-1930