Поэзия зла

Джесси Роу… Теперь я вижу: совсем нормальный и никакой не злыдень. Глупое наблюдение, не имеющее фактической ценности, но нутром я чую, что непременно узнала бы, если б он был тем самым. Моя рука, все это время не отпускавшая его, падает вниз.

– Обозналась… Извините, что побеспокоила. Хорошего дня.

Я отворачиваюсь и выхожу из кофейни, но со спокойствием не бóльшим, чем когда усаживалась за столик. Либо я после гибели отца стала параноиком и выхожу за рамки разумного, либо мои трепещущие паучьи чувства верны и Поэт здесь. И мне ненавистна та неуверенность, которая порождается этой мыслью. Никогда, никогда еще я не сомневалась в своих инстинктах – и вот нá тебе. Сомнение. Еще чего не хватало… Допускать к себе сомнения я не могу, потому что Поэт, черт возьми, сомнений в себе наверняка не испытывает.

Глава 17

Я сбрасываю Чаку сообщение насчет Джесси Роу с просьбой максимально быстро собрать на него информацию, после чего перехожу улицу и сажусь на скамейку, где собираюсь немного понаблюдать за людьми. Чак подтверждает получение и гриф срочности. Хочу написать еще и Лэнгу, но тут опять звонит мама, и на этот раз я отвечаю:

– Привет, мам.

– Ну наконец-то… Милая, как приятно тебя слышать!

Искренняя радость в ее голосе колет меня в самое сердце. Какая я все-таки стерва, что избегаю ее…

– Извини, что не отзвонилась. С головой ушла в работу. Как ты там? Как дела в целом?

– Трудно. Все еще очень тяжело… Ну а про себя что могу сказать? Загружена у себя в больнице. И даже хорошо, что вернулась к работе.

В больнице она работает администратором, который что ни день сталкивается со смертью. Мне действительно нужно быть с ней бережней.

– Лучше поговорить с тобой прямо сейчас, – добавляет мама. – Твои бабушка с дедушкой тоже были бы рады тебя видеть.

«Вот только дедушка уже не помнит, как меня зовут», – с болью думаю я.

– Вот было бы хорошо, если б ты поскорее приехала нас навестить…

Что сейчас реально исключено.

«Вот только дедушка не помнит моего имени», – сокрушенно думаю я.

Последнее, чего я хочу, так это засветить перед Поэтом мою семью. Что оставляет мне два варианта: честность – или же причинить матери боль еще более сильную, чем я уже причиняла ей своим молчанием. Я выбираю честность:

– Мам… Прямо сейчас я работаю над одним деликатным делом. Пытаюсь изловить кое-кого, кто, по моим прикидкам, скоро снова кого-нибудь убьет.

– Боже мой… Я вижу, ты снова нырнула в свои дела.

– Получается так, – откликаюсь я, наблюдая, как из кафе отчаливает тот лысик под руку со своей куклой.

– На самом деле это здорово, мам, – говорю я в продолжение сказанного. – Мне это было нужно. Видимо, так же, как и тебе, – перестать чувствовать страх. Эти монстры не заставят нас трястись под одеялом.

– Даже не знаю, как ты всем этим занимаешься. Ведь ты была там, рядом с ним…

Но там не была она, и, наверное, проблема частично в этом. Ее разум продолжает пытаться представить тот ужас, а затем отрицать, что он реален. Отец умер у меня на руках. Для меня никакого отрицания нет.

– Когда это произойдет, мы с тобой отпразднуем, потому что ты пустила меня в этот мир, а я пресекла новое убийство. Потому что ты помогла его остановить.

– Так вот в чем все дело? Не давать плохим парням вредить людям?

– Да, это так.

– Твой отец занимался этим всю свою жизнь.

Внутри меня начинает подниматься гнев; я сбиваю его, как сбивают с себя огонь.

Мимо пробегает мужчина в едко-зеленых кроссовках и бейсболке того типа, что впитывают пот; козырек закрывает лицо. Двое в пиджаках, что спорили в кафе над документом, выходят и сердито расходятся, а рядом со мной усаживается пожилая женщина, прямо под вой проносящейся мимо сирены.

– Ой-ёй, как громко… Ты где?

– Да тут, на пробежке.

– Будь предельно осторожна. Еще совсем рано, в центре может быть опасно. У тебя есть с собой баллончик?

– Мам, разговор был о том, что я – детектив, выслеживающий плохих парней. Ты уже об этом забыла?

– Ох, да в этом ли дело? Ты же просто горишь желанием умереть. Баллончик у тебя с собой?

Не берусь даже гадать, почему мысль о газовом баллончике дает ей некоторое успокоение, как будто кто-то при желании не может меня просто застрелить, как моего отца.

И я говорю то, что ей хочется слышать прямо сейчас:

– Он всегда со мной, на цепочке для ключей.

– Вот и хорошо. Я тебя люблю.

– И я тебя.

– Звони. Не заставляй меня тебе трезвонить.

– Хорошо, – обещаю я.

Мы рассоединяемся. Я сижу, а ко мне в голову лезут непрошеные мысли и образы из давно минувшего прошлого, где я, девочка-подросток, сижу съежившись в шкафу.