Погибают всегда лучшие

– У меня телефон разогрелся от звонков, все просят интервью с вами. И из областных газет, и даже из московских. Им уже известно о том, что произошло ночью.

В смотрящих на меня глазах Андрея сияло восхищение и обожание. Я невольно отвел от него взгляд.

– У меня нет желания давать интервью, вот когда мы полностью очистим от этой нечисти город, наведем в нем порядок, тогда я готов давать интервью в любых количествах и кому угодно. А сейчас, прости, не тот момент.

– Я понимаю, смерть этого парня…

– Да, ты прав. Но вот о чем я тебя попрошу, жители нашего города должны знать правду о том, что случилось. Подготовь сообщение, только постарайся чтобы оно было бы живым.

Андрей еще раз бросил на меня восхищенный взгляд и укатил; я проводил его глубоким вздохом. Но долго оставаться одни на один со своими мыслями мне не позволили, из селектора зазвучал голос секретарши:

– С вами хочет переговорить Вознесенский.

– Передайте ему, что я не хочу сегодня с ним разговаривать.

– Он настаивает, – после короткой паузы вновь зазвучал голос секретарши, – он уверяет, что у него важное дело.

– Хорошо, соединяйте.

– Владислав Сергеевич, я понимаю ваши чувства, и не хочу их обсуждать. Но дело действительно не терпит отлагательства. У меня сейчас в доме гостят два американца, представители той самой фирмы, которые намеревались строить у нас отель. Они наслышаны о вас и ваших подвигах и просто горят желанием с вами встретиться. Вы понимаете, насколько важен для города этот проект.

– Понимаю.

– Я устраиваю в честь них нечто вроде приема, приезжайте. Они созрели для важного разговора.

– Хорошо, я приеду.

Для меня это был какой-то странный вечер. Я как бы находился сразу в двух измерениях. Одно было в доме Вознесенского среди его тщательно отобранных гостей, другое – располагалось в не совсем понятном мне пространстве. Оно постоянно куда-то перемещалось, и я обнаруживал его то на шоссе, где шел бой с бандитами, то рядом с неподвижным телом Алексея, то бредущим куда-то вместе с Ксенией…

Американцев звали Стивен Гиддингс и Эдвард Макбрайд. Они были очень похожи друг на друга, хотя внешне сильно отличались; Гиддинс был толстый и лысый, а Макбрайд поджарый, с густой шевелюрой. Но оба холеные, в хорошо сшитых костюмах, с постоянной дружеской и одновременно скрытно-снисходительной белозубой улыбкой, и тот и другой очень контактные.

Вознесенский оказался прав, ко мне и к тому, что происходит в городе, они проявили просто огромный интерес и засыпали вопросами. Я отвечал подробно и искренне, не пытался приукрашивать положение, но всячески агитировал за строительство гостиничного комплекса, доказывая прибыльность этого проекта. Общение наше облегчалось тем, что я неплохо знал английский; еще в школе я открыл, что у меня хорошие способности к языкам. Не могу сказать, что я уделял этому предмету повышенное внимание, но, как оказалось, моих знаний хватило на то, что бы вполне сносно объяснять заморским визитерам, почему им выгодно вкладывать свои зеленые купюры в наш тоже зеленый из-за большого количества садов город.

За весь вечер с Вознесенским мы не обмолвились и словом и даже старались держаться подальше друг от друга, если не считать момента, когда он представлял меня своим гостям. Но это не мешало мне украдкой наблюдать за ним. И я не мог не заметить, как сильно он изменился. Всегда энергичный, бодрый, целеустремленный и гостеприимный, сейчас он казался мне каким-то усталым и безразличным; у меня даже создалось впечатление, что его тяготят обязанности хозяина дома. Видя его таким, мне становилось грустно; я слишком хорошо помнил, чем обязан этому человеку. Не будь его, я бы не выступал сейчас в почетной роли мэра и вообще неизвестно, что случилось бы дальше со мной… Но сейчас между нами, словно стена встала тайна, которая разрушала те чувства, что связывали нас до недавнего времени.

Гости стали разъезжаться, долго прощаясь перед этим с устроителем приема. Я тоже не мог не подойти к нему.

– Можете ли вы ненадолго задержаться, Владислав Сергеевич? – попросил он меня.

– Да, Борис Эдмондович.

Зал опустел, гости оставили после себя большое количество бокалов и тарелок с остатками еды и напитков.

Вознесенский с какой-то грустью смотрел на остатки только что закончившегося пиршества. Я чувствовал себя усталым, и его молчание немного раздражало меня.

– Хотите выпить? – вдруг предложил он, берясь за бутылку коньяка.

– Нет, я достаточно выпил с американцами. Я заметил, что они в этом деле не дураки.

– Они остались довольны встречей с вами.

– Я – тоже.

– В отличии от встречей со мной, – усмехнулся Вознесенский.

– Вы сами виноваты.

– Да, я знаю.

– Сегодня Очалов был у меня, он собирается возбудить уголовное дело против Романова.

– Мне это известно, но не волнуйтесь, уголовного дела против Олега он не возбудит.

– Откуда у вас такая ценная информация? Неужели Очалов находится с вами на прямом проводе?

– Очалов, Очалов, – слегка раздраженно проговорил Вознесенский, – дался он вам. Ну кто он такой?

– Старший следователь городской прокуратуры.