Погибель Империи. Наша история. 1941–1964. На пике

Трупы умерших от истощения были такие сухие, что могли лежать долго. Семьи умерших часто не хоронили своих: они получали на них карточки. Страха перед трупами не было, слез тоже не было. Отец Клавдии Ивановны Шульженко был похоронен на Серафимовском кладбище в гробу, что было почти чудом для ленинградской зимы 1942-го. Серафимовское кладбище, как и Пискаревское, все сплошь было в братских могилах. С июля 41-го по июль 42-го на кладбищах города вырыты братские могилы общей длиной 20 километров.

В поликлиниках, где выдавали свидетельства о смерти, диагноз «от голода» не записывали, придумывали разные болезни. Таков был приказ.

Начальник государственной санитарной инспекции Ленинграда Никитин предлагал производить массовое сжигание трупов в кострах. До костров дело не дошло. С февраля 1942 года трупы стали сжигать в печах Ижорского и 1-го кирпичного заводов.

Маршал Жуков в первом издании своих воспоминаний указывал около одного миллиона умерших от голода. В последующих изданиях эту цифру исключили под напором бешеных требований бывшего начальника снабжения Ленинграда Павлова, пошедшего потом вверх по карьерной лестнице. Сейчас цифра умерших колеблется от 1 миллиона 100 тысяч до 1 миллиона 800 тысяч.

Из блокадного дневника Николая Горшкова:

«В связи с наступлением холодов и целого ряда недостатков в бытовых условиях жизни наблюдается в последнее время большая смертность среди гражданского населения».

Автор этой уникальной по сухости и сдержанности формулировки арестован в 1945 году за враждебное отношение к советской власти. Блокадный дневник приобщен к делу.

Клавдия Ивановна Шульженко вспоминает:

«В течение двух дней мы дали несколько концертов на оборонном заводе и на фронте, до которого было не дальше, чем до завода. Поздно вечером вернулись в Дом офицеров, где нам приготовили ужин – тонкие ломтики хлеба и бледный напиток, гордо именуемый „суфле”. Наш администратор объявил: „Я раздобыл чудесный музыкальный фильм. Есть предложение: сначала фильм, потом ужин”. На экране замелькали кадры. Герои фильма постоянно встречались то в кафе, то в ресторане, то на званых обедах. Мы не следили за сюжетом.

Для нас главным было то, что появлялось на столе. „Боже, какие пирожные, – шептала моя соседка. Это что, смотрите! – закричал наш администратор. – Яблоки, настоящие яблоки!”

Но убил всех финал фильма: огромный свадебный стол с тысячью закусок. Мы не могли оторвать глаз от экрана. Со всех сторон слышалось: „Механик, нельзя ли помедленней”».

В оркестре Шульженко от голода умерли трое артистов.

Из воспоминаний блокадника:

«Весна 1942-го. Я был у Жданова по делам водоснабжения. Еле пришел, шатался от голода. Если бы я увидел там много хлеба или даже колбасу, я бы не удивился. Но там, в кабинете, на столе лежали в вазе пирожные буше».

Буше – пирожное, знаменитое еще со старых петербургских времен, изысканное и сложное в изготовлении.

12 июля 1942 года Клавдия Ивановна Шульженко дает пятисотый концерт за время блокады. На сцене Дома офицеров. Ей дарят васильки. До этого концерты везде: во флотских экипажах, в блиндажах, в землянках, на заводах. На заводах люди после концерта не аплодируют. От голода нет сил на аплодисменты.

В 42-м Клавдия Шульженко вывезена самолетом в Москву для съемок фильма «Концерт – фронту». Сценарий фильма написан Алексеем Каплером. В 43-м Каплера арестуют за роман с дочерью Сталина Светланой.

Сына Шульженко не отпускает от себя. Опыт первой эвакуации детей из Ленинграда – трагический. Отправка детей без родителей совершалась в полнейшем беспорядке. Множество детей было отправлено под Псков – по сути, навстречу немцам. Эшелоны с детьми бомбили.