Погибель Империи. Наша история. 1941–1964. На пике

Василевский никогда и не стремился в политику. Он закончил Костромскую духовную семинарию. Мечтал года три поработать учителем в сельской школе, а потом, скопив денег, пойти учиться на агронома либо в Московский межевой институт. После начала Первой мировой войны планы резко меняются. Василевский пишет:

«После объявления войны меня обуревали патриотические чувства. Лозунги о защите отечества захватили меня».

В феврале 1915 года он оказывается в Москве, в Алексеевском военном училище. Из училища выходит прапорщиком. В феврале 17-го – штабс-капитан. В декабре 1917-го демобилизован. До апреля 1919 года он не участвует в Гражданской войне. Работает учителем в Тульской губернии. А вот в апреле 19-го призывается в Красную армию. С этого начинается его карьера. В 1927 году Василевский – командир полка в Твери. Оттуда – в Генштаб. В партию Василевский вступает в 1938 году. В разгар Большого террора.

В своих воспоминаниях под названием «Дело всей жизни» Василевский пишет о советских военачальниках Уборевиче, Егорове, Якире, Тухачевском. Дает им характеристики, наиболее лестную – Уборевичу. Но ни слова не говорит о том, что они расстреляны. Василевский в воспоминаниях вообще не говорит о репрессиях в армии. Другим, гораздо более откровенным он был в разговорах с Константином Симоновым в 1967 году.

«Что сказать о последствиях для армии 37–38-го годов? Без 37-го года, возможно, и не было бы вообще войны в 1941 году. В том, что Гитлер решился начать войну в 1941 году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в 39-м был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы. В 1941 году Сталин хорошо знал, что армия не готова к войне, и всеми правдами и неправдами стремился оттянуть войну».

В этом разговоре с Симоновым Александр Михайлович Василевский дважды откровенен. Во-первых, он говорит о том, что репрессии в нашей армии и кошмарное начало войны связаны напрямую. Во-вторых, четкий генштабист Василевский обнаруживает некое иррациональное отношение к Сталину. Репрессии как безымянный рок, Сталин будто ни при чем: репрессии – отдельно, Сталин – отдельно.

Зимой 1940 года Василевский был приглашен на обед к Сталину в Кремль. Один из тостов Сталин поднимает за здоровье Василевского. Василевский в это время всего лишь заместитель начальника Оперативного управления Генштаба. Потом Сталин прилюдно говорит: «Скажите, пожалуйста, почему вы, да и ваши братья, совершенно не помогаете материально отцу?»

Отец Василевского – священник. Василевский в воспоминаниях пишет:

«Я ответил, что с 1926 года порвал всякую связь с родителями. Во всех анкетах указывается, что я связи с родителями не имею. Иначе я не состоял бы в рядах нашей партии и едва ли служил бы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и тем более в системе Генерального Штаба. И когда я получил от отца письмо, я немедленно доложил об этом секретарю парторганизации, и он потребовал от меня, чтобы я и впредь не поддерживал отношений с родителями. Сталин в присутствии членов Политбюро, сидевших на обеде, сказал, чтобы я немедленно установил с родителями связь и оказывал бы им систематическую материальную помощь. Я чувствовал, что ко мне Сталин относился с каким-то внутренним уважением. Может, это было связано с моим духовным сословием. Ведь Сталин тоже окончил духовную семинарию».

Сталин прав: Василевский не политик. И это не последняя причина, по которой Сталин ценил Василевского.