Погибшая страна

— Что вас так заинтересовало? Уж не бледная ли окраска кишечника? Думается, это от тысячелетнего пребывания.

Ибрагимов загадочно взглянул на помощника и тотчас же снял покрышку с сосуда.

— Не кажется ли вам чересчур большим кишечный канал? — спросил он. — Разве длина его сравнима с кишечником современных людей? Смотрите, сколько изгибов!..

С большой осторожностью они извлекли кишечник и, измерив его, вложили обратно в стеклянную урну.

— Около двенадцати метров! — воскликнул ассистент.

— Да, чем больше человек удаляется от своих обезьяноподобных прародителей, тем резче он отличается строением своих органов. Длина кишечника находится в строгой зависимости от потребляющейся расой пищи. У современников наших длина кишечника резко различна: от трех с половиной до десяти метров. У потребляющих растительную пищу — больше. Наши потомки укоротят еще больше длину кишечника.

Ученый внимательно исследовал труп гондванца.

— Можно без всякого риска сказать, — продолжал он свою мысль, — что не только подмеченными признаками может быть охарактеризовано строение тела Неора. Живя на тысячелетия раньше нас, гондванцы имели, конечно, гораздо больше сходства с питекантропусом, чем мы. Возьмите хотя бы волосы, зубы, конечности!.. С первого взгляда ясно, волосяной покров древних и гуще, и гораздо распространеннее.

Ибрагимов измерил руки.

— Подтверждается. Почти до самых колен. Разве у нас с вами такой же длины конечности?.. Или зубы!.. Считайте-ка, сколько имеет их Неор?

Ассистент прикоснулся к щеке усопшего. Тело покойника излучало мертвенный холодок. Кожа лица оказалась покрытой слюдянистым слоем. Гибкая пленка была непроницаема, но так тонка, что через нее рельефно прощупывались выпуклости зубов.

— Неор имеет по шести резцов. Вообще же у него на десять зубов больше, чем у людей нашего времени.

— Не напоминает ли вам это количество обезьянью челюсть? — слегка улыбнулся Ибрагимов. — И все же облик Неора совершенно далек от животных форм. Одухотворенное лицо, энергичная нижняя челюсть, тонкий с горбинкой нос — все говорит о несомненно высокой культуре гондванцев.

Обследование кончилось. Ассистент вышел из склепа.

Оставшись наедине, Ибрагимов направился к праху Гонды. С трепетом поднимался он по ступенькам. Еще не видя изваяния, он уже представлял ее робкий лучистый взор, непостигаемое сияние ее глаз.

— Нет! Она умерла. Сколько веков прошло со дня ее смерти? И не веков — десятки тысячелетий. Гибли страны, племена, народы стирались с лица земли. Возрождалась и угасала культура. Римская, греческая. Ассирия, Вавилон, Египет. Все прошло и проходит. И все это так молодо по сравнению с Гондой!... Если страна Гондвана была так высоко культурна, что прах обитателей ее уцелел даже в условиях потрясающей катастрофы, как же ничтожны завоевания современной науки!

Ученый сбросил покрывало с умершей. Пред ним лежала женщина, после смерти которой родился он через двадцать пять тысяч лет.

Ибрагимов склонился у ее изголовья.

Угасший взор!..

Нет, он хочет видеть ее другой! Он хочет видеть ее движения, слушать ее речь, быть рядом с нею. Хочет найти ключ к жизни и смерти, ту «каплю жизни», которую воспевают о древних времен песни, которую искали многие до него, которую ищет он, Ибрагимов, и которую найдет, найдет во что бы то ни стало!..

Мысли его прыгали с предмета на предмет. Взгляд блуждал.

Гонда, холодная и безжизненная, по-прежнему недвижимо лежала перед ним. Будто никогда не жила, ничего не чувствовала она. Будто неодушевленный предмет, созданный ловким кукольщиком, лежал перед ним.

Тишина стояла вокруг.

Ибрагимов в бессилии оглянулся. Сквозь открытые двери склепа, сквозь стекляризованную прозрачную броню кессонов брызнули огни «Фантазера». Огни зародили в ученом другие мысли, вселили в него уверенность.

— Разве поверили бы лет сорок тому назад, что в эти глубины проникнут люди? Что так же, как по земле, будут они свободно ходить в своих подводных костюмах? Разве летали тогда по воздуху так же уверенно и обыденно, как путешествовали на отмирающих лошадях?

«Нет таких отдельных явлений, до познания которых нельзя было бы достичь.» — вспомнил он изречение Декарта, изречение, ставшее с некоторых пор лозунгом всей научной деятельности Ибрагимова.

Гонда в смертном покое лежала перед ним. Тонкий прозрачный слой благовонных бальзамов поблескивал едва уловимыми бликами. При свете факелов черты ее лица оживлялись, пробегали тени. Девушка будто оживала. Скорбное выражение предсмертной печали и тоски говорило о том, что изваяние было человеком, когда-то чувствовавшим и мыслившим.

Ибрагимов откинул второй покров — полупрозрачную пелену, часть которой была уже снята раньше, и, вглядываясь в девственные формы Гонды, сравнивал пластику их с женственной пластикой современниц. Желание видеть ее живою разгоралось в нем все неотступней и ярче.

— Гонда! Гонда! — взывал он к ней, словно она не была трупом, а лишь спала.

Порою разгоряченный рассудок возвращался к действительности. Тогда Ибрагимов испуганно оглядывался кругом: не видит, не слышит ли кто его?