Погода – это мы

Мы вовсе не бессильны в плену «сложной рекурсивной динамики» с «внутренними и внешними движущими силами», ее внутренние движущие силы – это мы сами. Да, существуют могущественные системы – капитализм, промышленное животноводство, промышленный комплекс по добыче природного топлива – которые трудно демонтировать. Отдельно взятый водитель не может стать причиной дорожной пробки. Но ни одна дорожная пробка не существует без отдельных водителей. Мы застреваем в пробке, потому что пробка – это мы. То, как мы живем, действия, которые мы совершаем или которых не совершаем, могут питать системные проблемы, но они могут и менять их: так, судебные иски отдельных лиц изменили правила бойскаутов, показания отдельных лиц положили начало движению #MeeToo, участие отдельных лиц в «Марше на Вашингтон за рабочие места и свободу»[326] проторило путь Закону о гражданских правах 1964 года и Закону об избирательных правах 1965 года. Совершенно так же, как Роза Паркс помогла десегрегировать общественный транспорт, и так же, как Элвис помог победить полиомиелит.

Скрэнтон пишет: «Мы вольны выбирать образ жизни не больше, чем вольны нарушать законы физики. Мы выбираем из возможного, не ex nihilo»[327].

Да, наши действия ограничены, а параметры возможностей задаются традициями и несправедливостью системы. Наша свободная воля не всемогуща – мы не можем творить все, что нам заблагорассудится. Но, по словам Скрэнтона, мы свободны выбирать из возможных вариантов. И один из таких вариантов – это делать экологически осознанный выбор. Выбрать что-нибудь растительное из меню ресторана или в продуктовом магазине не требует нарушения законов физики – ни даже выборов «зеленого» президента. И хотя утверждение, что индивидуальные решения обладают абсолютной силой, может быть одним из мифов неолиберализма, утверждение, что индивидуальные решения не имеют вообще никакой силы, является мифом пораженческим. Силой обладают действия как на макро-, так и на микроуровне, и, когда речь заходит о предотвращении уничтожения планеты, безнравственно сбрасывать со счетов любые из них, а также заявлять, что, раз «макро» недостижимо, с «микро» не стоит даже пытаться.

Да, нам нужны структурные изменения – нам нужен глобальный переход с ископаемого топлива на возобновляемые источники электроэнергии. Нам нужно заставить правительство принять нечто подобное налогу на углеродные выбросы, сделать обязательной маркировку продуктов с информацией о влиянии их производства на окружающую среду, найти устойчивую замену пластику и построить города, где можно будет ходить пешком. Нам нужно нравственно переосмыслить отношения Запада с Глобальным Югом. Возможно, нам потребуется даже политическая революция. Эти изменения потребуют сдвигов, которые не под силу отдельным людям. Оставив в стороне тот факт, что коллективные революции совершаются отдельными людьми и подкрепляются тысячами индивидуальных революций, у нас не будет возможности достичь своей цели ограничить уничтожение окружающей среды, если отдельные люди не примут очень личного решения изменить свои пищевые привычки. Разумеется, это правда, что один человек, решив перейти на растительную диету, не изменит мир, но правда и то, что несколько миллионов таких решений его изменят.

В ответ на изменения в образе жизни, предложенные Уайнсом и Николас, Скрэнтон пишет:

«Последовать [их] рекомендациям означало бы полностью отказаться от современного образа жизни. Это означало бы выбрать отшельническое, изолированное существование и отказаться от любой глубокой связи с будущим. В самом деле, принять доводы Уайнса и Николас всерьез означало бы признать, что единственным по-настоящему нравственным ответом на глобальное изменение климата является самоубийство. Более эффективного способа уменьшить собственный углеродный след просто не существует. Как только вы умираете, вы прекращаете потреблять электроэнергию, перестаете есть мясо, жечь бензин, и у вас точно больше не будет детей. Если вы действительно хотите спасти планету, вам следует умереть».

Это крайнее допущение. Представьте, что вы согласны не есть продуктов животного происхождения до ужина и совершать в год на два полета меньше. Если оставить в стороне вопрос, смогли бы вы это сделать или нет, разве это похоже на «отшельническое, изолированное существование»? Или это похоже на разумную поправку? Это правда, принятие решений в пользу здоровья планеты положит конец нашему необузданному гедонизму, но разве так мы определяем «современную жизнь»? Если да, то положить ей конец стало бы облегчением. Только такими решениями, такими поправками мы сможем гарантировать «глубокую связь с будущим».