Погода – это мы

Что сказал тот художник, когда запускал на орбиту свои фотографии? Мы были здесь? Мы имели значение?

Никто не усомнился бы, что жизнь бабби имела значение. Она была много чем одарена, но проклята историей – проклята своим мужеством и мудростью, и жизнелюбием – прыгнуть выше своей головы. Когда она делилась воспоминаниями о своей супергеройской жизни с моим классом в еврейской школе, или даже когда рассказывала о ней в уединении своей гостиной, она никогда не говорила от собственного лица, никогда не была просто моей бабушкой, – она воплощала в себе не только человека, но и идею. Мы обнимали ее, потому что любили, но еще и потому, что чувствовали, даже когда были детьми, обязательство перед всем, чего не могли объять наши руки.

Когда бабби чем-то жертвовала, нужда в этом не могла быть более очевидной. Чтобы избежать смерти от рук нацистов, она прошагала пешком больше двадцати пяти тысяч миль, страдала от мороза, болезней и недоедания. И, когда родились ваша бабушка и Джулиан, ни у кого не возникло вопроса, почему она стала вырезать купоны, заворачивать монеты в бумажные свертки и ставить заплаты на их поношенную одежду. Ей нужно было, чтобы у ее детей всегда были дом и здоровье.

Борьба с изменением климата требует совершенно другого героизма, намного менее сурового, чем бежать от армии, творящей геноцид, или не знать, когда твоим детям доведется поесть в следующий раз, но, возможно, такого же тяжкого, потому что в случае с климатом необходимость в жертве неочевидна.

Я вырос в этой комнате, а бабби в ней умерла. Эта комната повидала несколько самых важных семейных драм. Она была нашим домом. Но она не была построена специально для нас. До нас в ней жили другие люди, и после нас тоже будут жить другие. У нас есть обязательства перед этими людьми – даже перед теми, кого еще нет на свете – мы чувствуем их точно так же, как мы с братьями чувствовали обязательства перед тем, что бабби пережила до нашего рождения, и так же, как она чувствовала обязательства перед нами, когда нас еще не было.

У меня в голове только что возник образ, словно я должен был вот-вот взлететь в самолете, а не спуститься по лестнице, чтобы присоединиться к остальным. Образ зыбкий и стойкий, как вздох. Я думаю о том, как мы плавали на узкой лодке по каналу Эри. Вам, парни, было девять и шесть. Прежде чем получить ключ, нам пришлось выслушать двадцатиминутный инструктаж. Помните, как инструктор спросил, умеем ли мы вязать морские узлы? И, не дожидаясь нашего ответа, сказал: «Не можете вязать морские, вяжите простые»? Мне это очень нравилось. Нам всем это очень нравилось. Нам нравилось изучать сборник навигационных карт в спиральном переплете (несмотря на то что канал не предполагал вариантов навигации), и нам нравилось то, каким быстрым казался наш ковчег по сравнению с тем, каким медленным он был на самом деле – помните, сколько бегунов обогнали нас по берегу? Нам нравилось связываться по рации с начальниками шлюзов, к которым мы подплывали, жарить маршмеллоу в пламени горелки, смотреть, как деньги из «Монополии» улетали с ветром, настолько сильным, что мы так и не увидели, как они приземлились, справлять малую нужду с кормы лодки – просто потому, что могли, газовать хилым двигателем – просто потому, что могли, есть растворимый какао-порошок – просто потому, что могли вязать «простые» узлы под горячим дождем. Вы упросили меня разрешить вам спрыгнуть с лодки в воду. Мне пришлось бороться с собственным рефлексом защитить вас от того, что было совершенно безопасно. Я помню, как вы оба парили в воздухе: улыбку Сая, его руки, стиснутые на груди, словно в порыве удержать мгновение, как светлячка. И волосы Саши, его ребра, кулак его правой руки, воздетый вверх в ознаменование… чего? В ознаменование чего? Триумфа над страхом? Унаследованного от предков рефлекса «бей или беги» возрастом старше, чем homo sapiens? Любви к жизни?

«С кем я говорю сегодня?» – снова и снова вопрошает автор первой предсмертной записки, пересчитывая доводы в пользу капитуляции. Душа приказывает ему «цепляться за жизнь», сравнивая смерть с «изгнанием человека из собственного дома».

Повторять, что мы хотим жить дольше, недостаточно; мы должны отказаться прекращать это повторять. Предсмертные записки пишутся один раз; записки с намерением жить нужно писать снова и снова – с помощью честного разговора, соединения известного с неизвестным, закладки посланий в будущее, розыска посланий из прошлого, розыска посланий из будущего, спора с нашими душами и отказа останавливаться. И мы должны делать это вместе: каждая рука держит одну и ту же шариковую ручку, каждый вздох выдыхает общую молитву. «И так мы создадим наш общий дом», – заключает душа в конце предсмертной записки, возможно, начиная писать нечто противоположное. Если каждый из нас будет спорить с самим собой, мы вместе создадим общий дом.

Приложение: 14,5 % или 51 %