Погода нелётная

Но лучше всего было просыпаться. Выплывать из тёплой пустоты в сонную станцию, залитую молочным рассветным солнцем. Пылинки кружились в золотистых столпах, за окном надрывались птицы, что-то негромко шуршало под полом…

Какое-то время она любовалась расслабленным лицом Макса, — во сне он казался моложе и почему-то грустнее, как растерянный мальчишка, спрятавшийся на чердаке после драки. Потом вдруг поймала на себе внимательный, какой-то смущающий взгляд из-под ресниц.

Они поцеловались ещё где-то на границе сна и яви, медленно, нежно и не по-настоящему. Всё остальное тоже было как будто не здесь и не с ними. И когда расцвеченный мыльными кругами вид на взлохмаченного сосредоточенного Макса вдруг сменился видом на серый потолок, шумное дыхание улеглось, а пальцы кое-как разжались, Маргарета подумала тоже: давненько ей не снились такие хорошие сны.

Потом оказалось: Макс был возмутительно реален. И хотел отвратительных, недопустимых в приличном обществе вещей, например вытащить её из-под одеяла за пятку, или щекотаться, или мыться вместе в душе, или печь на завтрак блинчики и мазать их брусничным вареньем, которое стояло на станции не иначе как несколько лет.

Или говорить о чувствах, ну не придурок ли? Должно быть, при падении ему начисто отшибло всё, что только оставалось от мозгов!

— Ромашка, — недоумённо сказал Макс, облизывая ложку от варенья, — мы же снова…

— Я буду жирная, — патетично заявила Маргарета. — От этих твоих блинов!

— Но ты не…

— Теперь только сельдерей. Сельдерей!

У Макса было такое лицо, как будто он всерьёз собирался тронуть ладонью её лоб и проверить: перегрелась? лихорадит? что им нужно-то, этим странным женщинам?!

Маргарета отодвинула тарелку, вздохнула, а потом полезла целоваться. Целоваться было хорошо, упоительно-сладко, приятно и легко. И царапать шею тоже выходило отлично, а потом нужно было только дождаться, пока его дыхание потяжелеет, руки лягут на талию весомо, и тогда…

— Ой, — сказала Маргарета и торопливо соскочила с его коленей. — Мне же лететь надо! Сводка!

И быстро-быстро сбежала седлать виверна.

Макс пыхтел и вёлся. И, пока Маргарета отстукивала числа и делала вид, будто ничего не замечает, хищно нарезал круги вокруг стола, а потом на этом же самом столе…

— Я люблю тебя, — сказал Макс вечером. — Я заберу тебя с этой бесовской станции, мы уедем в Уливето, и там…

Она взъерошила волосы у него на голове, обвела пальцем ухо, примерилась, с чувством укусила шею.

— Ау!!

Маргарета сделала виноватые глаза, примирительно лизнула укушенное. Потом укусила ещё раз, сильнее, чем в прошлый.

— Ах ты поганка, — возмутился Макс.

И думать забыл об этой своей любви, хороший мальчик.

Пожалуй, это было почти похоже на Монта-Чентанни. Она крутила хвостом, дразнилась и бесила его по поводу и без, он — много смеялся, чуть что подхватывал её на руки, ослепительно целовался и зажимал в углах. Только Макс стал сильнее и как-то раз, не рассчитав, больно приложил её об угол и долго извинялся, а Маргарета — задеревенела и не гнулась больше, как раньше, только шипела и хваталась за больное плечо.

Было и новое, конечно. Может быть даже, вернее будет сказать: было то, на что у них раньше никогда не хватало времени. Долгие завтраки с болтовнёй ни о чём. Переругивания за стиркой, — что ему в голову-то взбрело вообще, рыться по чужим вещам, растянул половину маек своей тушей!.. Томные ночи, медленные, почти нестерпимые ласки, когда между ними будто волной перекатывалось что-то горячее и неназываемое…

Тени Маргарет рассыпались по углам, посрамлённые, но не сдавшиеся. Они знали, что их время ещё настанет, а пока у Маргареты была вдруг какая-то странная жизнь, в которой были привычные вылеты и знакомые сводки, а ещё много всего другого, совсем нового.

И непроговоренное странное соглашение: Макс не говорил ей о любви, а она ему — о черноте и полётах.

Так продолжалось чуть больше недели. Вчера вечером Маргарета сбежала снова на крышу, устроилась на гребне с клубком и крючком, нахохлилась, затихла. Но просидела так, в одиночестве, никак не больше получаса. Потом загремела лестница, Макс шумно споткнулся о прибитый к краю брусок, шлёпнул руками о скат, трагически заскрипел обшивкой, затопал… плюхнулся рядом, большой и громкий, толкнул плечом:

— Ты чего это?

— Носки тебе вяжу, — сердито сказала Маргарета и гневно проткнула крючком слишком плотное вязание.

Маргарета любила вязать. Увы, это не значило, что у неё хорошо получалось. По большей части она вязала круги и прямоугольники простыми столбиками без накида, а потом распускала их и сматывала нитку обратно в клубок.

— Носки? Но я не ношу носков.

— Хорошо. Свяжу трусы. Трусы ты носишь?

— Ты дуешься на меня что ли?

— Вот ещё.

Макс толкнул её снова плечом. Прищурился, наклонился, — Маргарета снова злобно ткнула крючком в вязаную лодочку, имеющую невеликие шансы стать однажды носком.

— Тёплые будут, — сказал Макс, похоже, что-то почувствовав в её настроении.

А Маргарета пробурчала:

— Чтобы не отморозил ничего…