Погода нелётная

Теперь тени вернулись. Они сидели рядком на койке, пересекаясь и накладываясь друг на друга, и смотрели на Маргарету с укоризной. Спать пора, негодовали тени. А если не спать, то выйти на улицу, чтобы сидеть под навесом, глядеть в небо и смолить одну за другой.

Маргарета упрямо стиснула зубы, выдохнула. Примерещившийся запах курева показался ей тошнотворным.

Потом она потянулась к Максу губами.

Они целовались глубоко, с чувством, долго и мягко. Маргарета подползла повыше, вцепилась пальцами в угол подушки, Макс привстал на локтях. Сталкивались носы, она щекотала ресницами его щёку, и от этого по телу почему-то пробегала дрожь. Шрам ещё этого его через бровь, вот ведь щегол! Мог ведь и не заводить такого шрама, чтобы не бить девичьи сердца!

Нет-нет, не маргаретино, конечно. Её-то сердце — в стальной панцирь заковано, в волшебном сундуке спрятано. Да и есть ли оно вообще, это сердце, или вытекло чёрной смолой давным давно, ссохлось да рассыпалось в труху?

Дыхание сбилось. Маргарета зажмурилась, хлюпнула носом и поцеловала глубже, требовательнее. Её качало, как невидимым течением в ласковых водах летнего пруда.

Когда он прервал поцелуй, она обиженно распахнула глаза и машинально коснулась пальцами припухших губ.

А Макс потёрся носом о его ухо и шепнул щекотно.

— Знаешь, что у меня есть?

Пошлое что-нибудь, поняла Маргарета.

Макс вытащил наружу её руку, распрямил пальцы, легонько подул. А потом поставил в самый центр ладошки маленькую оловянную виверну.

Она сидела, припав к земле и широко раскинув крылья. Хитрая сплюснутая морда, большие скруглённые уши, короткий толстый хвост. Поделка была не очень-то качественная, в металле виднелись швы, а чёрная краска облупилась, — но в зверушке виделся непростой нрав.

— Это Швабра, — с неожиданной нежностью сказал Макс.

Маргарета прыснула:

— Швабра? Ну и имечко!..

— А почему нет? Полезная вещь в хозяйстве!

Маргарета фыркнула. Диким вивернам давали имена всё больше за характер, и почти всегда выбирали более спокойных и уживчивых зверей, поэтому среди них бывали и Лопушок, и Обжора, и Табуретка. А в разведении малышей старались называть как-нибудь со смыслом, по-умному; как виверну назовёшь, так она и полетит…

— Я выиграл её в тире, — продолжил Макс, чуть помолчав. — Лет в пятнадцать. Сбил все мишени, можно было любое животное выбрать, там ещё были волк, сова, жаба и ещё кто-то. Но виверна была самая интересная.

— В тире?..

— У нас парк, такой, всё в одном сразу: и ботанический сад, и зооуголок, и лодки в пруду, и уток кормить с моста. Варёную кукурузу продавали и лимонад, ещё карусель, прокат велосипедов и вот, тир. Все мальчишки бегали туда по выходным, это считалось круто.

Он рассказывал, чуть улыбаясь и глядя куда-то сквозь Маргарету. Описывал родной городок и окружающие его поля, грушевый сад, отчаянно провинциальную сцену и новенькую церковь, которую строили несколько лет, и пастырь всё уговаривал работников поменьше материться в святом месте. Потом Макс уехал учиться в город побольше.

— Я всё думал, вернусь обратно. В родительский дом, на свою землю. Мой дед разводил виноград, возился с ним, он даже начал плодоносить помаленьку… Думал, жену приведу. Всё как у людей. Но я не вернусь, да?

Маргарета обняла его покрепче, уткнулась носом в плечо.

— Никто не возвращается, — тихо сказал Макс. — Кто заглянул в лицо войне, тот… мы все останемся там.

— Ты не стреляйся только, — попросила Маргарета. — Оно отпускает, ты знаешь?

— Отпускает?

Она смутилась:

— Так говорят.

По правде, Макс совсем не выглядел человеком, который станет стреляться. Маргарета видела таких, с пустыми, мёртвыми глазами. А Макс ведь был — живой?

А что не возвращается… ну и пусть, мало ли в мире других прекрасных мест?

— Можешь поехать в Аль-Ингроссо. Там виноградники, оттуда какие-то мускаты хорошие, папе дарили после защиты.

— Не могу, — вдруг сказал Макс и странно, виновато улыбнулся.

— Почему?

— Я должен летать.

— Макс, — Маргарета нахмурилась, — эта чернота… и ты…

— Я должен летать, — повторил Макс. — Врачи там… разберутся. Я же герой, ты не забыла? Я должен летать.

— Всё закончилось. Война закончилась. Ты уволиться можешь, у тебя и пенсия должна быть, у тебя дом есть.

Макс промолчал, только натянул повыше одеяло и подоткнул его у Маргареты за спиной. Они лежали в обнимку, её голова у него на руке, вместо матраца — два сложенных одеяла, зато подушек сразу три, тяжёлых, свалявшихся в камень и пропахших влажностью.

Она провела по плечу, — палец Маргареты казался светлым на фоне его кожи. Как Макс умудряется быть таким загорелым, если проводит дни то в седле, то у насестов? Он что — принимает солнечные ванны по расписанию?

Маргарета усмехнулась и зашагала руками, как лапами эдакого странного животного с длинным хоботом-пальцем. Поднырнула под одеяло, боднула руку, лежащую у него на груди. Бодро потопталась по голому животу.

Пощекотала бок.

Макс не боялся щекотки, но всегда смешно от неё морщил нос. Вот и сейчас закатил глаза, потёр пальцами переносицу.

Потом поцеловал её всё-таки, долго же думал, дурачок!