Погода нелётная

— Вот этот усач. Это Марио Сартори, Хромой Марио, у него левая нога деревянная. Он смолит так, что глаза режет, зато руки золотые, сварка у него в руках поёт. А вот эта девчонка работает теперь в булочной, Ноелия Беллини, лепит крендели и прессом пряники — ррраз! Или вот, Ренато Соррентино, ему только-только стукнуло девятнадцать. Он поступил в столицу и будет инженером, представляешь? И уже женился, у него жена такая беленькая и прехорошенькая, студенточка из медицинского. Им семейную общагу дали, он гордый такой. Бреется ещё не каждый день.

Маргарета снова нахмурилась. Какое дело ей до того, кто и как бреется?..

— А это? — она ткнула пальцем в самую мутную фотографию.

Макс вздохнул.

— Фабио Домико, он… ну, из песни слов не выкинешь, что уж скрывать. Он проворовался и в колонии, ещё пяток лет осталось мотать. Ну, не всем же быть святыми, да? Я из личного дела фотографию попросил, это копия, поэтому такая…

— Не всем, — запоздало согласилась Маргарета.

Он был испуган, этот Фабио Домико. Совсем ещё мальчишка, он держал перед собой шестизначный номер. Серьёзное лицо, чуть косящий глаз, вздёрнутый уголок губы…

…пятно сажи на лбу, горелая рубаха, левая рука висит плетью, на красном предплечье наливается белизной волдырь ожога, на лице испарина и боль, и он тянет руки, и…

— Я вернусь, — кричит Маргарета, — не занимайте площадку, найдите верёвки и —

Ветер в лицо до слёз. Мутит и дрожат руки. Дракон рвётся из связи, крылья будто свинцовые, но они…

— Монта-Чентанни, — прошептала Маргарета и так стиснула пальцы, что вспомнила: она здесь, на станции.

Она сидит на порожке, и всё давно кончилось. Всё это было так давно, что уже можно считать, что и не было. А она сидит на порожке, под спиной — металлическая труба контейнерного каркаса, над головой бегут через небо кучерявые облака.

— Монта-Чентанни, — повторила Маргарета уже ровнее. — Он был в Монта-Чентанни?

Макс вглядывался в её лицо.

— Да.

А потом перебрал фотографии, выбрал уставшую женщину с рытвинами на лице:

— Её ты точно не можешь не знать. Ромола Ферри, она ещё узнавала про Бертольда Ферри, помнишь? Она живёт с сыном в Лонго, работает на рыбозаготовке, там делают консервы под красно-жёлтой этикеткой, ты наверняка такие видела.

Маргарета вяло кивнула. Рыбозаготовка была тяжёлой работой, чешуя портила руки, раны долго не заживали от воды, а ещё пар и температуры… когда-то, в детстве, их пугали рыбозаготовкой: пойдёшь на такой завод, если будешь плохо учиться. Маргарета хорошо училась и с рыбой не работала, не взяли из-за спины.

Ромола постарела и подурнела. Глаза припухшие, как будто она долго плакала.

— Бертольда… не нашли?

Макс покачал головой. А потом вдруг сказал:

— Ты не помнишь.

— Ромолу? Помню. Я же писала тебе, что она спрашивала…

— Нет, другое. Ты их всех… не помнишь? Никого из них?

— Ромолу помню…

— Ромашка… — он отложил снимки и взял её за руки. — Ромашка, они были в Монта-Чентанни. В городе, в южном районе, где взорвался склад, где горело кольцом. Я приезжал потом, там от домов одни остовы, и то не везде. Окна текли ручьями… Они все там были. Всего никак не меньше трёхсот человек, но я нашёл девятнадцать, и одна отказалась фотографироваться. И они все бы не выжили, если бы ты не…

Маргарете показалось: что-то взорвалось у неё в голове.

Она оттолкнула его от себя — с силой, не сдерживаясь. Зажала уши руками. Сгорбилась, сжалась, уткнулась носом в колени…

…небо. Безумное, злое, скручивающееся в тёмный воздуховорот небо. Погода нелётная, порывистый ветер прибивает драконов к земле, над железнодорожной станцией вьётся красный флаг.

Ей кричат что-то, но она взлетает, с трудом удерживая рвущегося из связи дракона. Ползёт по лесенке к створу контейнера, отпирает его и велит зверю подниматься выше, — драгоценный груз из чертежей и приборов разлетается по пустырю листками и осколками. Дракон стремится выше, туда, где не будет пахнуть гарью, отравой и смертью, туда, где не слышно криков, а она бросает его в огонь.