Погоня

— Это сумасшествие, — продолжала она, — сосредоточивалось только на одном: глубочайшей, колоссальнейшей ненависти к церковному разводу и к тем законам, которые его регламентировали. Она родилась в нем в самый день развода и не покидала его всю жизнь до самой смерти. Она заставила его уйти от людей и стать странником по всему свету. Через два года после крушения нашей семьи моя мать и ее новый супруг, точно в наказание, погибли в море во время кораблекрушения. Но это не произвело на моего отца ровно никакого впечатления. Возможно, что вы не усвоите себе того, что произошло между нами в течение целого ряда лет. Отец был человеком науки, старавшимся постигнуть неизвестное, и мое воспитание и образование состояли из сложного узла всяких наук на пространстве всего земного шара. Мы никогда не разлучались. Мы были более чем простыми отцом и дочерью; мы были друзьями, коллегами. Он был всем для меня, как и я представляла для него все.

Он обладал колоссальным, титаническим умом. Но он не мог победить в себе одного: своего презрения к разводу. Поэтому он упрашивал меня. Это даже было нечто большее, чем требование. Это было приказание. Я должна была дать ему торжественное обещание, что пока живу, что бы со мной в жизни ни случилось, я пожертвую скорее своим телом и душой, но не позволю осквернить себя такой гадостью, как развод. Напрасно я рассказываю вам об этом, Джон Альдос. Все равно вы меня не поймете.

— Почему? — удивился Альдос. — Я вас отлично понимаю, Иоанна!

И по-прежнему, так же тихо и спокойно как и поверхность озера, у которого они стояли, она продолжала свой рассказ:

— Эта ненависть к разводу во мне все росла и росла. Она стала частью моей души. Я ненавижу развод в той форме, как он принят сейчас у нас в Англии, как ненавидела бы самый тяжкий, смертный грех, который послало бы мне небо, чтобы опозорить людей. Вот почему-то я и предпочла лучше терпеть страдания, но все-таки оставаться женой человека, имя которого вы прочли там, на гробовой доске, — Мортимера Фиц-Юза. Не правда ли, как странно, что обо всем этом я рассказываю вам сейчас? Вероятно, вы очень удивлены. Вы можете и впрямь подумать, что я сумасшедшая. Но вспомните, Джон Альдос, и о том, что во всем свете у меня не было ни одного друга, ни одной близкой души, кроме моего отца. Это случилось вскоре же после Миндано. Он схватил лихорадку и умер.

В первый раз она начала терять самообладание, но сразу же овладела собой и продолжала:

— Далеко на краю света мой отец встретился с неким Ричардом Фиц-Юзом. Этот человек вместе со своим сыном все время оставался с нами, пока был болен мой отец. Сам Ричард Фиц-Юз оказался в высшей степени честным почтенным человеком, и я думала, что и его сын, Мортимер, был таким же, как и он. Две недели мы провели все вместе, и в моменты моего отчаяния Мортимер старался казаться внимательным ко мне и любезным. Затем наступил конец. Отец мой умер. Вместе с ним готова была умереть и я. В самые последние минуты он думал только обо мне. Он знал, что я оставалась совершенно одна на чужбине, и это ужасало его и, вероятно, ускорило его конец. Мне кажется, что он не представлял себе всей нелепости того, о чем вдруг стал меня просить в последнюю минуту. Он умолял меня выйти замуж за сына этого почтенного Ричарда Фиц-Юза, перед которым умирал. Я была тогда еще слишком молода, Джон Альдос, я не знала еще жизни и не нашла в себе сил противиться последней воле своего умирающего отца. Мы вскоре же и повенчались.

Иоанна стояла, глядя на озеро, но тут вдруг в ее голосе зазвучали ноты благодарности, сдерживаемой радости и женского торжества.

— Но прежде, чем окончился тот день, — воскликнула она, — я поняла, что никогда в жизни не полюблю Мортимера! Я объявила это ему прямо в лицо. Я сказала ему, что оставлю за собой еще целый месяц, в который не буду принадлежать ему, как должна жена принадлежать своему мужу. Это его обидело. Мы отправились в Лондон, и там я была принята, как хозяйка, в старинном доме семьи Фиц-Юзов, в котором не оказалось ни одной женщины, и газеты быстро распространили слух о нашей свадьбе. А два дня спустя из Девоншира вдруг явилась какая-то миловидная женщина с большими испуганными глазами. На руках у нее был ребенок. Это оказался ребенок Мортимера Фиц-Юза. Тогда я поняла, что он обманул меня; обманывал меня и его отец. Они обещали мне, что купят молчание женщины за деньги и будут выплачивать пенсию ей и ребенку. До сих пор я еще ни разу не позволила Мортимеру коснуться меня губами; и теперь, когда он явился ко мне, чтобы касаться меня и руками, я выгнала его вон. Это был змеиный дом, и я скоро покинула его