Погоня

Матрешин угодливо подхватил. Лихачев торжествовал.

— Чаю еще хотите? — спросил Коржаков, как ни в чем не бывало.

— Можно, — отозвался Матрешин. Он расслабился и непринужденно откинулся на стуле.

Я закусил губу, чтобы ничего не сказать. Кровь в голове пульсировала так, что казалось, швы под бинтами вот-вот разойдутся.

Секретарша принесла чай и переменила чашки. Коржаков сделал несколько неторопливых глотков. Он упорно не смотрел в мою сторону.

— Вот только Борису Николаевичу что объяснять?.. — произнес он будто про себя. — Ума не приложу...

— В каком смысле? — все еще улыбаясь, поинтересовался Калошин.

— Он ведь спрашивал про него, — пояснил Коржаков. — Про красавца про этого недобитого.

— Борис Николаевич?! — недоверчиво повторил Калошин. — Кого спрашивал?

— Да меня, меня спрашивал, кого ж еще? Тут ведь история недавно приключилась, хоть плачь, хоть смейся! Когда Борис Николаевич в Уральск летал в начале ноября, какая-то дамочка, чиновница местная, обрадовалась, что сам президент к ним пожаловал, от счастья перебрала на банкете водочки и сверзилась с корабля. То есть буквально за борт бултыхнулась. Ну и давай тонуть. Барахтается, кричит, а вокруг темно, не видно не зги. Все, конечно, мечутся, но прыгать за ней в речку никто не торопится — и холодно и страшно. Борис Николаевич так рассердился, что чуть было сам за борт не сиганул... характер-то у него дай бог — настоящий русский мужик...

В общем, полный переполох, и тут откуда ни возьмись Решетов! Слова худого не говоря, прыг в воду! Вытащил дамочку, проявил геройство. Борис Николаевич хотел его похвалить, руку пожать, а он уже куда-то пропал. Борис Николаевич о нем спрашивает, а местные начальники только мычат, мол, не знаем, кто таков, в списках приглашенных не значится. Ну, Борис Николаевич понял, что хитрят, скрывают от него что-то. Углубляться он не стал, а как вернулся, вызвал меня и поручил во всем разобраться. Ловить да на чистую воду выводить это, как вы, Юрий Мефодиевич, выражаетесь, моя епархия. Вот он и велел: спасателя найти и прямо к нему доставить.

Рассказ Коржакова произвел сильное впечатление. Радость победы угасла на чиновных лицах. Все сидели, потускневшие и пристыженные, не глядя ни на меня, ни друг на друга. Я сам был поражен, хотя не мог понять, каким образом Коржаков узнал про эту историю. Удовлетворенный эффектом, Коржаков прихлебнул чай:

— Вот и посоветуйте: как быть? Я бы, конечно, скрыл от Бориса Николаевича, что мы этого героя в тюрьму сажаем. Но боюсь, кто-нибудь проболтается, тогда всем несдобровать. Еще и в сговоре обвинят. Может, лучше как есть ему выложить? Дескать, парня нашли, не волнуйтесь, и в тюрьму его определили по ходатайству Мат-решина с Лихачевым. Он, знаете ли, пил, курил, матом ругался и к девкам приставал, двести томов они на него нарыли, все в таком роде. Короче, настоящий уголовник, по всей России страшнее не сыскать.

— Александр Васильевич! — взмолился перепуганный Матрешин. — Да зачем же вы так?! Да когда же мы против президента шли? Мы эти обвинения хоть завтра снимем!

— Как же ты снимешь такие серьезные обвинения? — усомнился Коржаков.

— Даже не беспокойтесь! — тараторил Матрешин, не обращая внимания на издевательский тон Коржакова. — Раз Борис Николаевич лично его отметил... Мы, со своей стороны, не подведем... Если надо — характеристику ему дадим... по месту работы...

Калошин даже скривился — подобное поведение он явно находил неприличным.

— А как же миллион долларов? — напомнил Коржаков.

— Вернем! Завтра же вернем! Зачем нам его деньги?

— Завтра не получится, — угрюмо возразил Лихачев.

— А я говорю, получится! — сердито прикрикнул на него Матрешин. — Лично вернешь и мне доложишь! Лично! Понял меня?

— Так точно, — нехотя выдавил из себя Лихачев.

— На вашем месте я бы извинился, — вдруг проговорил Калошин скрипучим голосом. Он смотрел на бедного Матрешина с такой брезгливой неприязнью, словно тот один был во всем виноват.

— Само собой! — поспешно закивал Матрешин. — Я извиняюсь, Юрий Мефодиевич! И перед вами, и перед Алексей Степановичем, что не сумел дать ситуации правильную политическую оценку. Поставил всех в неловкое положение. Хотел как лучше... Напартачил, так сказать...

— Да не перед нами, мать твою! — с досадой прервал его Коржаков. — Перед парнем извинись!

Матрешин совсем растерялся. Дрожащей рукой он вытащил из кармана носовой платок и промокнул пот со лба.

— Я... собственно, так и думал, только не успел, — сбивчиво забормотал он. — Я просто хотел по порядку, чтобы уж, так сказать, для субординации... От всей налоговой полиции и от себя лично я приношу вам извинения, Андрей... извините, забыл ваше отчество... да неважно, вы же еще молодой человек. Андрей, можно по-простому? Ничего подобного никогда не повторится, можешь быть уверен!.. Виновные в этом инциденте будут строго наказаны. Надеюсь на дальнейшее сотрудничество... — Он протянул мне руку через стол, и я ее пожал. Он с облегчением перевел дыхание.

— А ты что молчишь? — обратился Коржаков к Лихачеву. — Ты у нас главный кашевар.

Генерал поджал губы и откинулся на стуле.