Погоня

— Сама не знаю, — сказала она. — Грустно и все.

— Мы вернемся.

— Ты не боишься, что Дробыш нас найдет?

— Мы сделаем все, чтобы этого не случилось.

За время полета Инна и Радченко перекусили, вздремнули, послушали музыку. Нал Атлантикой немного поболтало, но в целом это был нетрудный, скорее наоборот, приятный перелет. В аэропорту имени Кеннеди они оказались в три часа дня, получили два чемодана с вещами и прошли таможенное оформление.

— В Москве мне посоветовали остановиться в одной гостинице, где нас примут, не спрашивая документов, — сказал Радченко.

Отстояли очередь на такси и больше часа тащились до Бруклина. Радченко попросил остановить возле обшарпанного дома в три этажа. На фасаде было написано только одно слово: отель. Он расплатился с водителем, дал хорошие чаевые. Оставил чемоданы на тротуаре и сказал Инне, что вернется через пару минут.

Замок щелкнул, Радченко по узкой темной лесенке поднялся в гостиничный холл, тесный и душный. Возле окна стояли два продавленных кресла и фикус в кадке. За стеклянной перегородкой скучал белый мужчина с бородой, одетый в вытянутую несвежую майку без рукавов.

— Привет, — сказал Радченко. — Мне на два-три дня нужен номер. На двоих.

— Кто второй?

— Моя родственница. Девушка, подросток.

— Сколько ей лет, сэр?

— Шестнадцать. Почти. Разве это имеет значение?

— Имеет, сэр. В нашей гостинице могут останавливаться только женщины, достигшие совершеннолетия. Двадцати одного года. Не моложе. Мне очень жаль.

Радченко спустился вниз и сказал Инне, что номеров в гостинице как назло нет.

— Ничего, тут всего три квартала до офиса, который мне нужен, — добавил он. — Есть хочешь?

Они прошли вниз по улице в сторону Брайтон бич, пока не почувствовали запах свежей пиццы. Радченко усадил Инну за столик уличного кафе и заказал лазанью с грибами, лимонад и сырный пирог. Здесь он оставил чемоданы, а сам двинул на Брайтон.

* * *

Утром Девяткин выехал из Москвы электричкой, а к полудню благополучно добрался до Калуги. Здесь жила Роза Смирнова, родная тетка Инны.

На станции Девяткин взял такси и назвал водителю адрес, записанный на сигаретной пачке. И через двадцать минут оказался на окраине города возле частного дома за невысоким забором. Симпатичная женщина в пестром летнем платье встретила московского гостя у калитки, провела в дом и угостила кофе.

— Хорошо у вас, — сказал Девяткин. — Воздух и все такое прочее. Инна сюда приезжала когда-нибудь?

— Конечно, когда она была маленькой, ей тогда было годиков пять-шесть, она тут все лето жила. Мой сын Петя с ней возился. Мы ездили на реку, на лодке катались, в лесу гуляли.

— Ну а позже, когда она подросла?

— В последний раз она тут была за год до смерти сестры. Марина тогда уже знала, что больна. Побыли день, переночевали и уехали. Посидели, помню, за столом. Марина сказала: «Не знаю, как у Инны жизнь сложится, если меня не станет».

Смирнова сказала, что несколько раз бывала в Москве, когда сестру уже положили в больницу и у нее начались боли. Назначили наркотические препараты, а врач сказал, что осталось месяца три, не больше. Только за то, что сестру уложили в центр на Каширки, пришлось дать на лапу сорок тысяч долларов. Сколько стоило лечение и уход — неизвестно. Последний раз Смирнова жила в Москве неделю. Но останавливалась не в квартире сестры, а у подруги.

Сестру отпевали в церкви. Народу собралось немного. Какие-то незнакомые хорошо одетые люди, видимо, бизнесмены. Тогда на похоронах она видела племянницу в последний раз. Девочка была очень бледная, лицо опухло от слез. Роза подошла к ней у церкви, поцеловала. Они стояли под крыльцом, ждали, когда вынесут гроб. День был холодный, осенний. Инна что-то хотела сказать, но не могла.

Незадолго до смерти Марины начались серьезные неприятности с Сергеем Осиповым, первым мужем сестры, отцом Инны. Он продал московскую квартиру и переехал жить за город, в свою студию. Это был большой деревянный дом с верандой и гаражом.

Место живописное, на берегу Москвы реки. Вокруг вековые сосны, если спуститься вниз по откосу, окажешься на берегу. Рассказывают, что эту дачу Осипов купил в ту пору, когда у него было много богатых заказчиков, он писал портреты известных деятелей искусства и бизнесменов, деньги не считал, потому что греб их лопатой.

После похорон прошло какое-то время, месяц или два. Осипов позвонил в Калугу, сказал, что надо увидеться и поговорить. Он приехал на следующий день, выглядел очень плохо. Будто неделю пил, не просыхая. Кроме того, у него был разбит нос, бровь заклеена пластырем, ссадины на скуле. Сказал, что ему не с кем поговорить по душам, поэтому он здесь. Сказал, что пытался дозвониться Инне, но дочь не подходит к телефону. Однажды трубку взял Дробыш и предложил встретиться.