Погоня

– Поэтому я поднялась наверх, схватила работу, спустилась в солярий и чиркнула спичкой. На столе под одним из окон стояла большая керамическая ваза. Я бросила горящую бумагу туда. – Она вздыхает. – Честно говоря, я думала, что она просто догорит и все. Возможно, так бы и случилось, если бы не шторы и оставленное кем-то открытое окно. – Она изумленно качает головой. – В кои-то веки там побывал кто-то кроме меня, да?

Мне приходится усмехнуться.

– Так и получилось, – продолжает она, – что ветер раздул пламя, шторы вспыхнули, и от солярия ничего не осталось.

– Он реально сгорел дотла?

– Нет. То есть, внешняя стена была полностью разрушена и теперь нуждается в восстановлении, но часть, которая примыкает к особняку, осталась нетронутой. – От стыда она опускает голову. – Когда приехали пожарные, я солгала и сказала, что сшибла свечу, танцуя на столе. Типа: «Ой, я всего лишь пьяная девчонка в тоге!» Это назвали несчастным случаем, мои родители выписали солидные чеки женскому обществу и учебному заведению, и меня очень вежливо попросили уйти.

– Ничего себе. – Я прислоняюсь к изголовью и привлекаю ее к себе. Она кутается в одеяло, поэтому я успокаивающим жестом глажу ее по волосам.

– Позволь уточнить, – мягко произношу я, – ты предпочитаешь, чтобы окружающие считали тебя пьяной тусовщицей, лишь бы не узнали, что ты получила отвратительную оценку по курсовой?

– Именно так. – Она откидывает голову, чтобы заглянуть мне в глаза. – Но в твоих устах это звучит по-настоящему нелепо.

Я обхватываю ладонью ее щеку, проводя большим пальцем по нижней губе. Та дрожит при моем прикосновении.

– Ты не глупая, Саммер. У тебя проблемы с усвоением материала. Это большая разница.

– Знаю. – Неуверенность в ее голосе очень беспокоит меня, но Саммер быстро меняет тему: – Итак. Теперь тебе известен постыдный факт обо мне. Настала твоя очередь.

Когда я не отвечаю сразу, она высовывает руку из-под одеяла и переплетает свои пальцы с моими.

– Поделись чем-нибудь, чем угодно. Ты обещал рассказать что-то правдивое, Фитц.

Действительно, обещал. Но это не значит, что мне легко это сделать.

– Я… – бормочу растерянно, – я ничего не утаиваю нарочно. Это просто… Привычка.

– Привычка. – Она морщит лоб. – Умалчивать обо всем – привычка?

– Да. Я не обсуждаю свои чувства.

– А почему?

Я пожимаю плечами.

– Понятия не имею. Думаю, я… привык к тому, что все сказанное будет использовано против меня.

– И как это понимать?

Неприятное ощущение ползет вверх по позвоночнику, пока не добирается до затылка. Инстинкт бежать силен, но так же сильна и хватка Саммер на моей руке. Я делаю глубокий вдох.

– Фитц? – побуждает она меня говорить.

Я выдыхаю.

– Мои родители пережили тяжелый развод, когда мне было десять. Отец изменял. Хотя он считает, что в этом виновата мама. В любом случае, с тех пор они на дух друг друга не переносят.

– Сочувствую. Звучит ужасно.

– Ты еще и половины всего не знаешь. Пока мне не исполнилось двенадцать, у них была совместная опека. А потом папа начал встречаться с женщиной, которую мама презирала, поэтому она решила отсудить полную опеку надо мной. Папа разозлился и решил, что тоже заслуживает права полной опеки. Тогда-то и начались игры разума.

– Игры разума?..

– Борьба за опекунство проходила еще тяжелее, чем развод. Они использовали меня в качестве оружия.

– Как это? – округляются ее глаза.

– Всякий раз, как я оставался с папой, он выпытывал у меня гадкие подробности о жизни мамы. И наоборот. Стоило пожаловаться папе, что мама не разрешает мне играть с друзьями в хоккей с мячом, пока не наведу порядок в комнате, внезапно приходил социальный работник с вопросом, чувствую ли я себя «оторванным от общества». Стоило признаться маме, что папа разрешает мне есть сладкие хлопья перед сном, появился другой социальный работник с расспросами, чем папа меня кормит. А еще это все вносилось в протоколы. Каждое сказанное мной слово отправлялось на рассмотрение адвокатам.

– Боже мой, это ужасно.

– Выдвигались обвинения в пренебрежительном отношении, эмоциональном насилии, недостаточном питании. – Неодобрительно качаю головой. – И я не мог сказать им, как отношусь к этому. На самом деле, ни о чем вообще не мог сказать. Иначе они начали бы искать виноватых по новому кругу.

– Искать виноватых?

– Если я был расстроен, то «в этом виноват отец». Если злился, то «мать виновата». Нервничал из-за школьного спектакля? «Это потому что отец не подучил с тобой слова». Напуган? «Потому что мать растит неженку».

Я вздыхаю, вспомнив, как утомительно было разговаривать с ними. Черт, это до сих пор утомительно.

– А ты ходил на заседание суда и говорил судье, с кем из родителей предпочитаешь жить? – с любопытством спрашивает Саммер. – Разве это не решило бы исход борьбы за опекунство?

– Спрашиваешь. Конечно, ходил. Правда, это больше походило на конференц-зал с кучей столов, но судья присутствовала.