Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"

Дело кончается тем, что Гамлет ввязывается в совершенно бессмысленные препирательства с могильщиком, в которых верх явно берет этот кладбищенский философ. Затем Гамлет начинает его выспрашивать о том, давно ли тот могильщиком. Попутно выясняется, что Гамлет вполне аристократ и что его весьма коробит, когда «простой народ наступает дворянам на пятки». Дальше ему становится известно, что этот самый народ, который, как все думали, так привязан к своему принцу, – зубоскалит по поводу его безумия. От этого открытия принц переходит к выяснению того, «много ли пролежит человек в земле, пока не сгниет». В качестве наглядного пособия по этому вопросу он получает от могильщика череп Иорика. Гамлет моментально забывает о философе с заступом и, разглядывая череп, вновь возвращается все к тем же мыслям о бренности земного существования, каковые и заканчиваются знаменитой импровизацией – стишком о прахе Цезаря в качестве затычки для пивной бочки.

Вот и все. Дальше появляется похоронная процессия, и действие вновь обретает видимую сюжетность.

Ничего нельзя понять в этой сцене, если исходить из одних только произнесенных слов, которые могут быть истолкованы как угодно: ведь Шекспир не дает нам ни малейшего комментария ни по одному из вопросов, например, – не ясно, хорошо или плохо (с точки зрения Гамлета), что прах Александра Македонского или Цезаря может стать затычкой в бочке.

Попробуем теперь отвлечься от слов и рассмотреть ситуацию этой сцены, являющейся связующим звеном в жизни Гамлета между его предыдущим поражением и новой встречей с Клавдием. Для этого придется еще раз вернуться к взаимоотношениям Гамлета с Горацио. Они безусловно конфликтны. То, что принц обратился к другу (а к кому он еще мог обратиться?) за помощью, то, что Горацио, переступив через прошлую размолвку, выручил его, – это еще не значит, что между ними вновь наступили идиллические отношения. Наоборот! И хоть Горацио почти все время молчит – бесконечный и страстный поток слов Гамлет обрушивает именно на него. С какой целью? – Принц не желает признать своего поражения, он считает свой проигрыш результатом непоследовательности, результатом того, что ему не удалось стать подобием Фортинбраса. Т.е. именно остатки духовности, нравственности, – те качества, которые культивируются Горацио, – помешали (по мысли Гамлета) ему одержать верх над Клавдием.

– Можно проследить, как от обещания помнить об отце, от первой клятвы «стереть все знаки чувствительности», до сопоставления себя с Фортинбрасом, Гамлет, разрываясь между влиянием небесных и адских сил, настойчиво и последовательно стремится избавиться от привычки мыслить, анализировать, как он приходит к перевернутости представлений о добре и зле. «Из жалости я должен быть суровым» – сродни вою ведьм «Макбета»: «Зло есть добро, добро есть зло…» И теперь, отправив на плаху Гильденстерна с Розенкранцем, реализовав тем самым программу «О мысль моя, отныне будь в крови…», – принц уверился окончательно в том, что только так и можно вершить дела в этом мире. А потому, решившись на новую попытку схватки с Клавдием, ему необходимо рассчитаться со своим прошлым, необходимо в лице Горацио окончательно разоблачить идеализм и предрассудки понятий нравственности. И потому совершенно логично, что он, приводит Горацио именно сюда, к последней черте человеческого бытия, чтобы, кощунствуя среди могил, уничтожить последние сомнения и утвердиться в новом мировоззрении. Сейчас он заядлый материалист в самом вульгарном и примитивном смысле этого слова. Все на кладбище служит пока блестящим доказательством его правоты: и отвратительный цинизм могильщика, которому принц восторженно аплодирует, и череп Йорика, и рассмотрение любой судьбы. Результат один: от человека не остается ничего, кроме праха. Самое большее девять лет разложения – и труп превращается в ничто. И именно поэтому Александр Македонский, ставший затычкой в пивной бочке, – это не плохо и не хорошо, это просто факт. «Вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке». Сейчас Гамлетом утрачена именно эта способность оценивать; его нравственный критерий уничтожен окончательно, факт для него теперь только факт…

В отчаянии от такой страшной моральной деградации принца, Горацио почти кричит: «Это значило бы рассматривать вещи слишком мелко». – Но нет, не сбить принца с новообретенной платформы. Вчерашний мистик, общавшийся с духами загробного мира, сегодня, избавившись от власти и надзора Призрака, стал материалистом в самой крайней бездуховно-вульгаризаторской форме этого учения: он стал циником. Упоминание Цезаря возвращает нас вновь к «римской теме», ставя ее в новый неожиданный контекст. Здесь Цезарь становится доказательством абсурдности и бессмысленности всех высоких человеческих устремлений.