Погоня за ветром

— Счастливый ты. — Мирослав тяжко вздохнул. — А то у меня вот… Была невеста, боярского роду. Дак, ты представь, пошла за Милея! Нет, ты подумай только! За Милея! За баскака вонючего! Тьфу! Ежели бы… Ежели бы отказала мне, дак ладно. А то… Сговорились, всё честь по чести, а она… За мунгала. — Голос Мирослава дрогнул, он закрыл руками лицо и сокрушённо затряс светло-русой головой. — Позор, одно слово. Польстилась на богатство, на рухлядь! А была моя Пелагеюшка, стойно пава! Ходила, так словно по воздуху плыла. И лицом красна, и умом сверстна. А вот так вышло. Топерича чад Милеевых нянчит.

Мирослав налил Варлааму и себе из ендовы[95] хмельного мёду, поднял чару и возгласил:

— Ну, за то, чтоб у тя так не вышло!

Почему-то Варлаам снова вспомнил молодую жёнку на гульбище.

9.

Поздней осенью, после сороковин по отцу, в Перемышль примчался во главе малой дружины весь забрызганный дорожной грязью мрачный Лев. К тому времени Мирослав окончил работы на крепостном забороле. Варлаам поселился в доме тысяцкого и днями вместе со своим новым приятелем пропадал на стенах. Он рассказывал Мирославу, как устроены каменные гнёзда феодалов в италийских городах, говорил о потернах и барбаканах, о каменных округлых башнях.

— И у нас такое есть, — отвечал ему Мирослав. — И потайные ходы, и дверцы сокрытые в стене, такие же, как потерны твои, и пред вратами укрепления, что барбакан ихний. Только не любят у нас камень. Бают, холоден он.

— Зато не горит. Да и… Одно дело — дом, другое — крепость. Просто мало у нас на Руси камня, а древа — сколь угодно. И труден камень для обработки. Вот и редки потому у нас строенья каменные. Больше храмы да княжьи дворцы, чем стены городские, — говорил Варлаам.

…Лев вызвал его к себе на второй день по приезде.

Ступая по каменным плитам дворцовых переходов, Варлаам думал, что отныне надолго, а может, и навсегда связал он свою жизнь с этим честолюбивым, вечно хмурым человеком.

Князь сидел на широком дубовом стольце, подлокотники которого украшали резные волчьи головы с разверстыми пастями.

Поглаживая эти головы ладонями, Лев говорил:

— Первое важное дело доверяю тебе, Варлаам. Поедешь в Краков, к свояку моему, князю Болеславу. Скажешь ему и палатину[96]: брат мой Шварн порушил договор в Тарнуве, какой заключил с Болеславом мой покойный отец. Собирается он идти на Польшу войною. Пусть будет польский князь наготове, не даст застать себя врасплох. По сведениям моим, чрез две седьмицы намерены Шварн и его бояре в поход выступить. И, Варлаам, непременно добейся встречи с палатином. Свояк мой — дурак, не при княгине Констанции это сказано будет. Ибо княгине он по нраву. А палатин у Болеслава — умный. Всё содеет как надо. Ещё скажешь ему: мол, князь Лев сам против брата выступить не может, а вот предупредить вас — предупредил. Грамоты никакой тебе не дам, передашь всё на словах. Думаю, уразумел, почему так. Ну, с Богом, ступай. Выезжай тотчас, не мешкай. Ступай на конюшню, вели, чтоб скакуна тебе дали там порезвее. Поторопись. И помни: содеешь дело как надо — недолго будешь в отроках ходить. И ещё: никому, ни единой душе о поручении моём не сказывай.

Низко поклонившись князю, Варлаам едва не бегом ринулся на конюшню.

«Это хорошо, что он мне доверяет. Уж я постараюсь. Ежели сдержит своё обещанье, боярином стану, как Мирослав. А там…»

Он снова внезапно вспомнил красивую жёнку на гульбище холмского дворца.

В Краков Варлаам мчался галопом, с поводным конём. Добрых жеребцов дал ему старший конюх Льва. Первый — серый в яблоках тонконогий аргамак[97], второй — быстрый вороной актаз[98] с густой спадающей вниз гривой. Боясь утомить коней, Варлаам часто пересаживался с одного на другого.

Дорога шла по равнине, окаймлённой с южной, левой по ходу стороны отрогами Бескид. Горы, покрытые хвойным тёмно-зелёным лесом, проплывали где-то вдали под облаками, Варлаам изредка бросал на них взгляд, но времени, чтоб полюбоваться красотами осенней природы, у него не было — в горячке он гнал и гнал коней вдоль размытого дождями шляха.

Выглянуло слабое солнце, прорезав серую пелену туч, на душе стало как будто теплее и легче, Варлаам принялся прикидывать, далеко ли ещё до Кракова. Немного успокоившись, вытерев с чела обильный пот, он перевёл скакунов на рысь.

Вскоре впереди показались строения Тарнува. Не желая попадаться на глаза, Варлаам свернул со шляха и через густой перелесок выехал к берегу Дунайца. Река была узенькая, извилистая, до противоположного берега было рукой подать, но Варлаам, не зная брода, решил не рисковать и поехал вдоль берега, в сторону города. На его счастье, спустя примерно полчаса он наткнулся на стоянку рыбаков, которые за звонкие пенязи щедро накормили его свежей ухой и перевезли через Дунаец. Хотя уже смеркалось, Варлаам решил не задерживаться и продолжил свой путь.