Погонщик волов

— Розы, о да, розы, розы… Вся Болг… Болгария — это спло… сплошной розарий. Все сады, все комнаты, все бал… балконы полны роз. Они растут там, как у нас лоп… лопухи.

— А темные ли они, эти розы? — любопытствует фрейлейн.

— Настолько, что кажутся черными.

Фрейлейн лишь с трудом может скрыть, как развеселил ее такой ответ.

— Вот вы смеетесь, ваша милость, но про… проникнуть в тайну темных роз очень тру… очень трудно. Я уж и подпаивал их, этих хра… хранителей тайны черного цвета. Я даже под… подкатывался к их жалости достойным женщинам… и ни… ни звука про черные ро… ро… розы, мне… не выдают тайну.

— Странно, странно, — бормочет милостивая фрейлейн и нервически поднимает брови, когда ее спутник говорит: «…ро… ро… розы».

Но спутник и не думает умолкать из-за такой ерунды.

— По… п-потом мы будем разводить плутоновы ро… розы.

— Кстати, как вы оцениваете усилия садоводов по выведению зеленой розы? — любопытствует фрейлейн.

— Зе… зе… зеленой… ха-ха-ха… зеленой ро… розы? Кому это нужно? Ведь в этом нет ничего нео… необычного. Ведь листья и без того зеленые.

— Листья твердые и жесткие, а теперь вообразите себе тот же зеленый цвет, но воплощенный в нежности лепестка. На мой взгляд, это не просто забава.

— Зеленые ро… розы… оч-чень, оч-чень… — Граф на мгновение задумывается. — Если дозволите, ваша милость, я попросил бы… передоверить это дело мне… я хочу сказать, зеленые ро… розы. С моими связями на Бал… Балканах мне ничего не стоит… нет ничего проще, чем зеленые ро… розы.

Вечером в узком семейном кругу граф Герц ауф Врисберг делится своими планами на будущее. Отечество открывает перед ним новые горизонты. «По… п-политического характера», — поясняет граф. Господа поймут, что покамест он о многом должен умалчивать.

Конечно, конечно, о чем речь.

Два дня спустя в замке справляют помолвку. Господское семейство и гости с волнением ожидают, дадут ли молодые люди слово друг другу. В отличие от торжества по случаю выпуска Ариберта и Дитера, помолвка носит характер тихого, раздумчивого события. Так пожелала милостивая фрейлейн.

— Меня просто пугает быстрота, с которой меняются времена, — заявляет за столом одна из теток, обращаясь к учителю Маттисену. — В дни моей молодости было, мягко выражаясь, невозможно являться на собственную помолвку в дорожном костюме.

— Это лишь доказывает, — прокашливается Маттисен, — лишь доказывает, милостивая фрейлейн, если мне будет дозволено это произнести, что уверенность в манере держаться у нынешних мужчин проистекает не от внешних обстоятельств, каким, например, является костюм. Они более реальны, нынешние мужчины, если ваша милость позволит.

— Более реальны… — Тетушка задумывается. — А вы не находите, что поистине страшно наблюдать, как земля с бешеной скоростью продолжает вращаться без нас? — Узловатыми, ревматическими пальцами она тянется к вазе с розами и умиротворенно смотрит на молодую пару. — Доведется ли нам вообще когда-нибудь расцвести, как цветут эти розы? Не давим ли мы собственные лепестки, как грузовик давит цветы на карнавале?

Учитель Маттисен опускает голову и смотрит на блестящую часовую цепочку поверх своего измятого жилета.

«Земля не есть тот сад, в котором человеку доведется расцвести, — говорит пастор. — Истинно и вечно мы расцветаем лишь на небе. Здесь же мы не более, как наливающиеся соком бутоны. И чем чище сок, который мы копим на земле, тем ослепительней будет цветение, которым мы украсим себя на небе».

«Человек должен работать над собой, чтобы некоторым образом достичь расцвета, — это говорит Фердинанд. — И он должен стремиться достичь такого благоухания, чтобы — как это лучше сказать — чтобы раскрыть и бутоны, коими являются ближние его. Да-да, именно раскрыть».

«Все лишь скорлупа, — брюзжит овчар Мальтен, — и под скорлупой все буйно цветет, как в садах тремантинузийских. Что такое наши глаза? Ничего не стоящая дрянь. Мы разве что можем разглядеть ими грязь да червяков! Но это все лишь символы, а вот за символами что-то скрывается и тикает и непрерывно изменяется. Пока мы успеем толком разглядеть это, у нас за спиной все опять изменилось».

«Мир, мир сперва надо очистить, — причитает столяр Танниг, — не имеет ни малейшего смысла взращивать цветы в сточной яме скверны. Вот когда Иегова обрушит землю в пылающую бездну проклятия, чтобы тем подвергнуть ее очищению, тогда и выяснится, каким из бутонов суждено зацвести».

«Да весь народ мог бы цвести, — грохочет Блемска, — но на его стебле сидят черные травяные тли и сосут его, и нажираются досыта, и порождают травяных клопов, у которых хоботки еще длинней. А в мире не хватает ветра, который мог бы стряхнуть их с листьев и швырнуть в пропасть».