Погонщик волов

Кримхильда же мрачно расхаживает по замку и парку. Ее большие серо-голубые глаза не воздеты к небу и не опущены в землю — они устремлены в безбрежную даль. Там, где сосновые леса синей лентой опоясывают горизонт, должна лежать страна, в которой сейчас находится некий человек. Он прислал письмо с юга, откуда-то с Балкан. По письму очень трудно понять, откуда именно. Тысяча и одно приключение — а в письмах меж тем неизменное спокойствие. О, это спокойствие! Словно писались они не на спине у какого-нибудь вьючного мула, а в комнате со штофными обоями и бархатными драпри. Кримхильда-де должна проявить душевную широту, коль скоро он надумал таким манером провести последние часы своего холостяцкого бытия, принести обуревающую его страсть к приключениям в жертву богам полуденных стран. И пусть не тревожится нежная роза, произросшая в северном парке! Его имя и его предки порукой тому, что, отгуляв положенный срок, он надежно, как корабль, пришвартуется в гавани брака. Сердечнейшие поклоны ее папеньке, капитанский мундир которого восхищал его еще в детские годы. Именно это впечатление побудило его сделаться служителем Марса. Однако теперь, когда любезное отечество обанкротилось, он должен был вспомнить о других своих добродетелях. Правда, перо зарубежного корреспондента не идет с мечом ни в какое сравнение, но все-таки… И если она, как уже бывало, захочет перевести ему некоторую сумму для обеспечения некоторых удобств в его полной лишений жизни на грязном и кишащем клопами юге, тогда, пожалуйста, через его берлинский банк.

В остальном же и само их знакомство, и сама их любовь не знают себе подобных. Именно это и привлекает его в неслыханной степени. Подумать только: два человека узнали друг друга по рассказам знакомых, начали переписываться и под конец не могут поступить иначе, кроме как… впрочем, она понимает, о чем он… Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что не все в жизни предопределено. Он, страстный любитель цветов, который ради того, чтобы увидеть своими глазами какой-нибудь редкий экземпляр, не останавливался перед путешествием на другой континент, и она, столь же страстная любительница роз. Не далее как вчера он принял в подарок два отростка неслыханной изысканности. И, представьте себе, какая досада: когда вечером он заглянул в свои переметные сумы, оказалось, что оба безнадежно засохли и листья у них стали ломкими, как чайный лист. Такое беспощадное солнце палит в этих краях…

Пусть она извинит его за то, что он так расписался, у него, к сожалению, слишком мало свободного времени, чтобы писать короче. Вот он уже слышит, как под балконом позвякивает сбруей его оседланный мул. Темнокожий слуга сидит на мраморных ступенях его студии и ловит блох. Он идет на дипломатическую встречу, которую нужно отразить в газете. Адьё-адьё и приятных — пестрых — сладких снов. Поцелуев не будет, нет, пока без поцелуев, зато позднее будет все, все, все… В глубокой задумчивости — сердечно ее — барон Герц ауф Врисберг.

В мыслях Кримхильды теперь совсем не осталось места для Фердинанда. Детская любовь, которая теперь кажется Кримхильде необъяснимой. Ну, а что же Фердинанд? А Фердинанд внутренне развивается. Или не развивается. Во всяком случае, мысли его куда больше вращаются вокруг этой любви, вокруг этой попытки любить, чем он себе в том признается. Он исписывает в своем дневнике страницу за страницей. Он заполняет страницы чувствами, лавиной чувств, своими отношениями с Матильдой, неудавшимися попытками с женой управляющего. Чистейший самообман. Вот полюбуйтесь, это он работает над собой. Настанет день, когда Кримхильда будет так потрясена его духовной красотой, что…

А теперь еще эта история с Фридой Венскат. Фердинанд до отказа начиняет ее своими самоописаниями. Дело, конечно, не останавливается на разговорах у окна. Ибо у окна им то и дело мешают грубые, непонятливые люди. Как-то само собой получается, что Фрида, волоча свои култышки и опираясь на два подбитых резиной костыля, сама приходит к нему. Он читает ей вслух. Он зачитывает ей отрывки из своих дневников, из сочинений великих людей, которые, по его мнению, выдержали в жизни такую же борьбу, как и он. И она не засыпает во время чтения, как засыпала жена управляющего, она присасывается взглядом к его губам, словно круглый, как шарик, шмель к цветку клевера. Но ей не удается высосать мед его духовных излияний. Она мнит себя одной из фигур, одной из возлюбленных в серии «ласточкиных романов». Впрочем, Фердинанд ничего не замечает, он слишком погружен в себя.

— У вас, наверно, пальцы разболелись, пока вы все это записали, — замечает Фрида.

— Да, я не раз сиживал ночью, когда в вашем окошке уже давно погас свет, и блуждал с пером в руках по лабиринтам своего сердца.

— Я тоже порой долго засиживаюсь над книгой, но потом, когда отцу надо выйти по нужде, он проходит мимо и задувает мою свечку.

— А дальше что? — любопытствует Фердинанд.