Погонщик волов

— Долго ему придется ловить, — говорит умиротворенный Лопе и хлещет прутиком по запыленным мешочкам с травяным чаем, что подвешены к потолочным балкам. От мешочков поднимается пыль.

— А почему они все такие глупые, эти пролетарии? Ха-ха-ха! Они словно куры — хотят отлить водичку, а не могут. А богачи разевают… да, разевают золотозубый рот и всегда ведут себя так, будто все права — у них. «Желаете равноправия?» — спрашивают они у рабочих. «Желаем!» — ревут рабочие в ответ. «А кто вам не дает стать такими же богатыми, как мы? — спрашивают богатые. — Почему вы заводите столько детей, что они даже мебель у вас сгрызают? И еще нельзя вечно думать о жратве, как думаете вы», — говорят богачи, а в Америке у них есть Рокфеллер, так этот самый Рокфеллер, говорят они, чуть не помер с голоду, такой он был бережливый… «Вот, пожалуйста, как бывает, если человек хочет чего-нибудь добиться». А работяги переглядываются и думают: «Ведь они дело говорят, богачи-то». А богачи ведут свою речь дальше: «Пожалуйста, можете по любой лестнице вскарабкаться к нам наверх, все лестницы свободны. Вы же сами друг друга срываете с перекладин! Развитие-то идет не книзу, а кверху. Как же мы можем спуститься к вам? Того вы от нас и требовать не вправе. Это было бы — хе-хе-хе — просто грешно. Разве вы еще в школе не учили, что все развивается кверху, к богу и к престолу его?» — спрашивают богачи.

Нет, и у Мальтена не было средства от той болезни, которой заболел Лопе, — ни целебного отвара, ни мази. Кстати, откуда ему и знать, Мальтену-то, что творится в мире? Он ведь почти не общается с людьми в деревне. Он смотрит своими большими серыми глазами со своего верескового холма сверху вниз. Смотрит и смеется. Раз в году, на Михайлов день, когда стригут овец, Мальтен ходит в город и возвращается оттуда с мешком. Мешок этот набит книгами. Мальтен по дешевке покупает их у старьевщика с длинным тонким носом, у того, что торгует на Тэпфергассе. Мальтен сидит на своих книгах, будто наседка на яйцах. Некоторые из них уже покрылись плесенью.

Год в своем течении обходится и без Лопе.

Году плевать, как кто себя чувствует. В марте он заставляет распускаться пушистые сережки вербы, а кур — кудахтать на солнцепеке за амбарами. Запах молодых побегов мешается с протяжными криками петухов. Первые жирные мухи, примостившись на освещенной солнцем стене дома, чистят задними ножками свои блестящие крылья. Первые зайчата резвятся на пашне, а птицы, того и гляди, захлебнутся собственным голосом.

Подходит день Трудиной конфирмации. С утра пораньше отец направляется к парикмахеру и возвращается оттуда, качаясь и распевая. В таком виде ему нельзя явиться к трапезе господней. Правда, милосердный господь может ничего и не заметить, но вот милостивый господин наверняка прикажет вывести Липе из церкви. Труда начинает реветь:

— Буду одна торчать в церкви, как сморчок в мае… Вечно ему надо пить. У меня даже и платье теперь есть… Почему вы не привели его от парикмахера?

— Чиста-ата и па-арядок. — Отец подходит к Труде и хочет поправить черный бант у нее в волосах.

Труда отталкивает его.

— Не притрагивайся к моему платью.

Толчок придает отцу ускорение. Качнувшись раз и другой, он, наконец, приземляется на полу среди кухни. Какое-то мгновение он лежит, вытянувшись во весь рост и беспомощно размахивая руками. Потом он садится. Элизабет смеется и прячется за материнскую спину.

— Ка-ак? — бормочет отец. — Ка-ак? Вы хотите меня… — При этом он вращает глазами, будто лягушка, подстерегающая муху.

Мать хватает его за плечи и рывком поднимает на ноги.

— У тебя что, совсем стыда не осталось, старый ты пьянчужка?

— Ка-ак? Вы хотите своего достоп-па… достоп-пачтен-ного отца…

— Заткнись! Ступай в спальню! — И мать толкает и волочит его к дверям, словно набитый зерном мешок.

— Ка-ак? Когда ты прик… прикарманила бумажник сына его милости…

— Заткнись, не то, видит бог, ты у меня схлопочешь хорошую затрещину! Стыд и срам! Набрался в такой день, когда у родной дочери конфирмация.

Отец только булькает в ответ. Потом в спальне все стихает. Мать возвращается на кухню. Она плачет. Немного помолчав, она ласково говорит Лопе:

— Иди ты в церковь, чтобы хоть кто-нибудь был с Трудой.

Итак, Лопе уходит в церковь вместо отца. Он не поднимается вместе с Клаусом Тюделем и другими ребятами на хоры. У него нет охоты резаться в карты. Он разглядывает людей, собравшихся в церкви. Труда сидит, неестественно выпрямившись. Бант у нее — словно бабочка на спелой ржи. Один раз отец остриг Труду наголо. Вот был бы вид сейчас, в день конфирмации. Шелковое платье, а сверху — словно вилок капусты.

Трудино платье перешито из шелкового платья милостивой госпожи. Ее милость была в этом платье на торжественном бракосочетании в замке Ладенберг. И на этом злополучном празднике она узнала, что ее муж и одна певица…