Погост (сборник рассказов) (ЛП)

Все путешествия за пределы этих стен заканчиваются на поле. Оно огромное и зеленое. А зеленое я вижу редко. Там лежат четыре камня в ряд. На трех что-то написано, а на четвертом пусто. Мне интересно, что это за надписи, потому что я всегда засыпаю до того, как успеваю их прочесть.

V

Мы бегали на пшеничное поле, играли в индейцев и ковбоев и спали в тени под навесом. Рисовали «классики» на тротуаре и играли в выбивного по колено в грязи. Пахли дыней, кукурузными палочками и земляничным шампунем. Менялись босоножками и шнурками, вплетали в волосы цветы, чтобы они грелись под солнцем, и наслаждались в дикую жару ароматом недолговечных духов. Одинаково одевались и смеялись, когда папа не мог нас различить. Морщили носы, думая, какой он все-таки глупый! Купались в воде с детским маслом и маминой душистой пеной и клялись хранить секреты друг друга до того самого дня, когда вместе умрем.

VI

В субботу мы плавали на лодке. Папа с мамой были в солнцезащитных очках и улыбались друг другу, как влюбленные школьники. Нас с Энни назначили капитанами и поделили между нами обязанности и награды за работу. Но когда поднялся ветер и рассердились волны, мы спрятались под сиденьями и лежали там в обнимку. А Энни плакала. Капитаны из нас вышли не очень – мы бросили свои обязанности при первых же признаках опасности. Помню, как не могла понять, почему Энни плачет. Она всегда была смелой. Всегда бросала вызов ветру. Может быть, все дело в том, что ветер оказался предателем. Швырнул этот вызов ей в лицо, да так сильно, что выбил почву из-под ног, лишил храбрости и ранил душу. Меня не пугал ветер. Не пугали волны. Не пугала шатающаяся лодка, которая могла в любой момент разбиться. Меня пугала Энни.

VII

Миссис Тиббс из соседней палаты слегка с приветом. У нее жиденькие волосы и острые ногти. Когда она ездит на инвалидном кресле по коридору, то нарочно сбивает все на своем пути, а потом старается укатить подобру-поздорову, пока ее не поймает санитар. Когда он ее все-таки ловит (а он всегда ее ловит), она кричит и дерется, и ему приходится привязывать ее к коляске. А она все кричит, кусается и ругается на чем свет стоит. Благодаря ей я и выучила самые цветистые ругательства. До встречи с миссис Тиббс я понятия не имела, что санитар может быть хуже змеиного пениса.

VIII

Энни слизывала кровь с царапин синим от конфет языком. Я часто спрашиваю себя, слизала бы я сейчас свою кровь, если бы могла? Становилась ли от этого Энни каким-то образом сильнее, храбрее? Может быть, медный вкус собственной крови как-то давал ей почувствовать на вкус саму жизнь?

Ей не пришлось столкнуться с местным безразличием. С духотой и серыми стенами. И я рада. Ей бы здесь не понравилось. Там, где Энни, должно пахнуть цветами. Бог бросил свет к ее ногам, и этот свет танцевал у нее в волосах, искрился в глубине глаз. Она бы превратила спертый воздух, навеки пропитавший эти коридоры, в разноцветных бабочек. И мы бы с хохотом гонялись за ними, приводя санитаров в бешенство. Это уж точно.

IX

Очень недолго здесь работал молодой человек. Я так и не узнала, как его зовут. Он вечно шептал мне что-то на ухо и гладил по животу. Я очень старалась прорваться сквозь марево, услышать, понять, что он говорит. Теплыми губами он целовал мои веки и сжимал пальцы на ногах. Его слова тонули в темном забвении, а он раздвигал мне ноги и сильной рукой забирался под сорочку, чтобы проверить торчавшие во мне трубки. Прохладные пальцы ласково и успокаивающе гладили проколотую кожу. Я его немножечко любила.

X

Мы ели арбуз и мороженое, пока не слиплись пальцы. А потом пили растворимые фруктовые напитки через закрученные соломинки. Красили ногти на ногах розовым лаком и завязывали на запястьях бархатные ленточки. Ловили в банки кузнечиков и принцев-лягушек, когда шел дождь. В праздничной обуви прыгали через скакалку и в одних носках лазали по деревьям. Держась за руки, бегали по зеленым лугам и полям с подсолнухами. И никогда даже не задумывались о том, что может быть дальше – между «прямо сейчас» и следующей долей секунды.

XI

Мистер Спанкмайер из восемнадцатой палаты храпит. Очень смешно храпит. Вдохи у него нормальные, но на выдохе изо рта вырываются звуки почище лошадиного ржания. Зуб даю, он классно изображает отрыжку. Иногда он шаркает мимо моей палаты, и мне нравится, как он пахнет. После него в воздухе витает запах мятных сливок и мыла на оливковом масле. Иногда он заходит и разговаривает со мной, пока его не выгоняют медсестры. Вечно твердит мне завязывать с ленью и подмигивает. Молочного цвета бледные руки всегда дрожат, а серые глаза хитро мерцают. Честное слово, мне кажется, он знает. Знает, что я крадусь по коридорам, прячусь по углам. Но никому не скажет.

XII