Поговорим о демографии

Впрочем, и без «экоистерии», без «атомофобии» есть благодатная почва для «болезней цивилизации», возникающих вопреки знаменитому «из ничего — ничто».

Чем настороженней вслушивается в себя человек, тем чаще нашептывает ему «внутренний голос» симптомы всевозможных недомоганий (сердцебиение, покалывание, зуд и т. п.). «У тебя жар!» — и вот иного и нас бросает в холодный пот, хотя речь идет о повышении температуры на доли градуса из-за пустякового местного воспаления. Бывает, такое считается вполне достаточным поводом для того, чтобы сломя голову бежать к врачу, потом в аптеку, наконец, приковать себя к постели, глотать таблетки, порошки, микстуры. А мы знаем: своим нежелательным побочным действием они могут вызвать недуг посерьезнее того, против которого направлены. Так и впрямь можно сделать из мухи слона. Устранить нелепость «чем больше лекарств, врачей, больниц, тем больше пациентов» — значит не просто сократить смертность в цветущих возрастах. Это реальная перспектива прибавить не только годы к жизни, но и жизнь к годам. Иначе через несколько десятилетий одна половина населения будет болеть, а другая лечить ее.

— Но никакое «самоисцеление» немыслимо без докторов: «самолечение»-то ведь недопустимо! Так что если «первая скрипка» — любой из нас, то «дирижер» — именно врач, квалифицированный специалист.

— Да, и прежде всего специалист нового типа — скорее по здоровью, чем по болезням. Сами врачи заговорили о «новом курсе» в медицине, о необходимости преодолеть долго бытовавшую недооценку естественных защитных сил, которыми располагает наш организм в борьбе с болезнями и смертью.

— Невольно вспоминается: «врачу, исцелися сам».

— Но не следует забывать: врач — «дирижер», а «первая скрипка» — сам пациент.

Кто бы мог подумать, что полемика ученых мужей завершится столь неожиданным образом! Один из них отважился на такое, в чем иной жрец Фемиды законно узрел бы покушение на человеческую жизнь, на тысячи жизней.

…Оно звучало как вызов на дуэль, это письмо солидного ученого, адресованное коллегам, тоже солидным ученым. «Глубокоуважаемые господа! — обращался к берлинским медикам мюнхенский профессор Макс Петтенкофер, крупнейший гигиенист XIX века. — Не откажите в любезности переправить мне коховскую „запятую“, наводящую на всех такой ужас. Я сумею доказать, что не так страшен черт, как его малюют».

Здесь несколько вольно и лишь вкратце передано содержание нешуточного послания, которое, как вы догадываетесь, было достаточно фундаментальным, дабы достойно представлять тогдашнюю эпистолярную манеру «сумрачного германского гения», никогда не гнавшегося за сомнительным в своем легкомыслии лаконизмом.

Если бы Роберт Кох знал, для чего понадобились возбудители холеры самому авторитетному из самых ярых его критиков!

Получив пробирки со смертоносными вибрионами, тот выбрал одну из них, снабженную особенно устрашающим ярлычком. Затем приготовил для себя раствор питьевой соды, заполнив им чайный стакан лишь наполовину. Решительно влил туда жидкость, содержавшую добрый миллиард микробов. Жестом Сократа, бестрепетно взявшего кубок с цикутой, чтобы принять яд, Петтенкофер поднял сосуд со странной смесью, словно бокал с рейнвейном…

Все это происходило на глазах у свидетелей, понимавших, для чего профессор готовит свой «коктейль», и тем не менее побледневших от недоброго предчувствия. И вот свершилось: крупнейший гигиенист испил свою чашу до дна…

Присутствуй при сем Кох, он, вероятно, схватился бы за голову. Неужто дело дошло до самоубийства?! Но нет, профессор ничуть не походил на неудачника, доведенного до отчаяния крахом своей теории и решившего наложить на себя руки столь оригинальным способом. Одна из версий излагаемой истории гласит: торжественно держа чайный стакан с хорошей порцией заразы, Петтенкофер произнес нечто вроде тоста, напоминавшего, правда, небольшую лекцию, но зато не оставлявшего сомнений в трезвом здравомыслии крупнейшего гигиениста. Дескать, что инфекция! Уж коли она и ставит перед нами вопрос «быть или не быть», то решает эту гамлетовскую дилемму сам человек, а не микроскопическая тварь. Так и с холерой: все определяет не какая-то там бактерия, похожая по форме на запятую, а прежде всего личная предрасположенность или, напротив, невосприимчивость к заразе.