Поговорим о странностях любви

Не переживай: это выходит автоматически. В детстве подшучивал над собой, чтобы этого не делали другие, а потом втянулся. В институте затеял студенческий театр «Шприц». На сцену, конечно, не выходил, зато сочинил двух постоянных персонажей: «Доктор Отто Ларинголог» и «Доктор Урхо Горлонос». Потом «Шприц» наш вдруг заткнули. Я бросил шуточки и ударился в медицину. А теперь еще и в тебя. Что, в сущности, одно и то же. То ли Паша, то ли Шодерло де Лакло подметил: любовь, как и медицина, есть всего лишь искусство помогать природе. Тоже мне помощь! Тебе я морочу голову больницей, в больнице балдею от всего, что напоминает о тебе, а если воспоминаний не хватает, я их сочиняю. А что делать? Воспоминания — это консервированные надежды. Ты стала моим пунктиком, вернее, пунктом. Решил увековечить твое имя в шепотной пробе — есть такой тест для послеоперационных больных. Рискуешь войти в историю медицины!

О «Шприце» же и своем прежнем амплуа вспоминаю лишь когда приходит профессор Новожилов и просит «набросать канву». Значит, приближается юбилей кого-то из членов ученого совета. Новожилов рассказывает мне некоторые пикантные подробности о жизненном пути юбиляра, я пишу поздравление, оно же тост, он же выпад в прозе или стихах. Выступи Новожилов (не говоря уж обо мне) с таким текстом на заседании ученого совета, нажил бы уйму врагов. А на сабантуе — сходит! Привычка как бы резать правду-матку без наркоза снискала Новожилову репутацию прямодушного человека. По свидетельству очевидцев, эти тосты с подковырками придают банкетам дух этакого бесшабашного товарищества. Особенно я веселюсь, когда на следующий день в кулуарах мне пересказывают мои остроты в перевранном виде. Иногда мое авторское самолюбие ерепенится, но я напоминаю ему, что Новожилов — правая рука ректора, и когда моя диссертация, наконец, созреет…

Где проходит граница между компромиссом и конформизмом? Наивность вопроса не предполагает ответа. Нехватка решимости, занятость делами или детьми — каждый попадается на своем. И любому, даже самому ершистому, находится свое место в общем круге, и его постепенно переваривает система здравоохранения. Вернее, он сам себя переваривает — уже как часть этой системы. Иногда я завидую Надюшке: она умеет полностью соответствовать ситуации. Совершенно искренне полюбить человека, который ей необходим в данный момент. И, что особенно ценно, она верит в то, что обхаживает его вовсе не потому, что ей от него что-то нужно, — так ей велит сердце. Нет лучше ее выступальщика на собрании, когда нужно что-нибудь заклеймить или, наоборот, выступить с почином, о котором ей сообщили за десять минут до собрания. Посмотришь — иногда хочется плюнуть на все и тоже раствориться, притвориться, лишь бы не мешали заниматься делом.

Хорошо, что под боком Паша. Вот уж кто не ждет тезоименитств, чтобы высказаться начистоту! Его стараются не задевать, и не только потому, что он прекрасный проктолог. Все знают: заявление об уходе у него всегда в кармане. Это его принцип, он уже как-то прибегал к нему. Там, правда, речь шла о каких-то публикациях: готовил их Паша, а тиснул его шеф. Но вот смог ли бы он действительно бросить своих больных и уйти, скажем, просто в науку, этого и сам Паша, по-моему, не знает до конца. Однажды прошел слух, будто его хотят снять. Он сцепился с заведующим облздравом: тот хотел урезать половину проктологических коек, чтобы открыть отделение для своего зятя. Мигом собралась целая делегация бывших Пашиных больных и двинула в министерство. Не знаю, что они делали в столице, но у нас тотчас всё отыграли назад, Да так резво, что Паше немедля вручили вымпел «Лучший по профессии» (а их-то, проктологов, в городе всего трое!). Надо было видеть, как он стоял, здоровенный такой, с оттопыренной верхней губой, точь-в-точь Пашка-меньший, только увеличенный раза в три, и с усами щеткой. Стоял, улыбался вовсю. Боец!

А через месяц, когда Паша собрался по путевке в Югославию, его кандидатуру задробили. Очень удобно: не надо приводить никаких доводов. Нет — и вся любовь! Когда мы узнали, что это Надюшкина работа (решила угодить начальству), было уже поздно. Только соли насыпать на хвост. И насыпали! Мы вспомнили о Надюшкиной страсти к публичным выступлениям: за полчаса трепа ей платят, как нам за три дня. Нашли бывшего преподавателя медучилища, который нынче коротал время, слушая судебные заседания. Объяснили: лекция считается слабой, если по окончании никто не задает вопросов. Он и стал задавать. Как только ведущий благодарит Надюшку за содержательное выступление и для порядка спрашивает: «У кого вопросы?», поднимается наш старичок. Он задает один вопросик, простенький, ситцевый такой, после чего уважаемый лектор съеживается и покрывается пятнами. Через неделю она отказалась выступать. Тут же на нас с Пашей пошла телега, будто мы извели казенный спирт. Вроде она сама не угощалась Пашиной «вурдалаковкой»! В общем, повеселились…