Поговорим о странностях любви

С моей помощью ты уже получила среднее медицинское образование. Кстати, из тебя получился бы прекрасный врач. Простым наложением рук на больное место ты можешь возвращать людей к трудовой деятельности. Не говоря уж о таком мощном лечебном средстве, как поцелуи. Жаль, что это не распространяется на саму себя.

Пока.

С.

* * *

Министру писчебумажной промышленности.

Копия: тебе.

Уважаемый товарищ министр!

Ваша промышленность выпускает писчую бумагу небольшого размера. Это доставляет мне много неприятностей. На этой бумаге одна женщина пишет мне письма, которых я жду с большим нетерпением. И каждый раз бываю разочарован: никаких нежных слов в ее письмах нет!

В чем дело? Она пишет лишь до тех пор, пока перо само скользит по бумаге. Закончился лист — она закругляется.

— Пусть возьмет еще один лист, — резонно заметите Вы.

Согласен. Но, поверьте, гораздо легче перестроить писчебумажную промышленность, чем ее психологию. Догадались, куда я клоню? Нужно постепенно (иначе она догадается о нашем с Вами сговоре!) удлинять листы писчей бумаги. Тогда «милый», «целую», «соскучилась» и прочие слова, которых я сейчас тщетно жду, найдут, наконец, место в ее письмах.

Не хмурьтесь, уважаемый министр, и не перемножайте тонны бумаги на гектары леса. Речь идет всего-навсего об одном, от силы — двух письмах в месяц. В масштабах Вашей отрасли это пустяк, для меня же… Надо ли продолжать?

Остаюсь в надежде на Ваше понимание. Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь при посадке деревьев, лесоповале и т. д. Только бы она написала: «Родной, приезжай!»

С уважением

А. Красовский

* * *

Тут автору захотелось поставить точку.

Не потому, что повествование исчерпано. Напротив, сюжет почти не разворачивался, и это начинало раздражать. («О, расскажи мне, что же происходит, когда не происходит ничего?») В предисловии автор оговорил право героев на собственную жизнь внутри истории, которую он придумал. И ожидал от доктора Красовского легкомыслия, своеволия, наконец, глупостей, так свойственных влюбленным. Но получалось, что главного героя словно интересует лишь одно: вздохи и медицинские истории. Будто его письма адресованы не любимой женщине, а — поверх ее головы — кому-то третьему.

Гейне иронизировал над мадам де Сталь, которая, создавая очередной роман, смотрела одним глазом в рукопись, а другим — на читателя. Что же в таком случае сказать о враче, превратившем историю своей любви в историю болезни? А эти нескончаемые сетования на несовершенство системы здравоохранения, на конформизм! Но ведь известно: нападки на него — всего лишь разновидность конформизма. Вправе ли такой герой обличать других? Да и сколько можно скулить, стонать, причитать по каждому поводу! Что это за мужик такой хнычущий, что за тряпка? Автору начало казаться, что в переживаниях Красовского проглядывает нечто мазохистское: отними у него эти страдания, и ему, вероятно, нечем будет жить. Может, незачем?

Убить главного героя — это значило бы объявить мат самому себе. А что, если свести дело к вечному шаху? Так возник вариант скоропостижной развязки.

Допустим, доктор Красовский неожиданно узнает: муж Ванды попал в автомобильную аварию и находится в реанимации. Красовский шлет одну телеграмму за другой — ответа нет. Он прилетает в Усть-Рыбинск — Ванда не хочет его видеть. Он возвращается домой. А через какое-то время уже навещает новую послеоперационную больную. По странному совпадению, они начинают с ней переписываться на бумажных салфетках…

Соорудив эту концовку, автор отошел несколько в сторону и, склонив набок голову, полюбовался симметрией своего творения. Слева дверь и справа дверь, с каждой стороны от входа по три одинаковых колонны и лепной трилистник с дремлющим на нем голубем… Гармония вдруг показалась ему нарочитой, более того, насильственной. Во внезапных развязках — в катастрофах, самоубийствах, убийствах — есть нечто вынужденное: уж слишком они облегчают выход из тупика.

Не без сожаления автор расстался с версией «Авария». И предоставил своим героям выпутываться из затруднений вполне обычными способами. Покидая их, задумался: знают ли действующие лица о его вмешательстве? Не остается ли у них потом какого-то смутного ощущения, как после операции под общим наркозом? Не успев додумать, автор закрыл за собой страницу, как потайную дверь в стене. Был, кажется, вечер.

* * *

Здравствуй, Ванда!

Сейчас, кажется, вечер. Голова гудит, как после наркоза. Наверно, переработался. Вот и Новый год. Можешь представить, что со мной сделалось, когда я получил твою телеграмму! Мало того, что «целую», так еще и «давай будем счастливы». Умом понимаю: это первые попавшиеся слова, которые приличествовали цветному бланку серии Е-6. Но где, скажи, взять этот ум, когда так хочется быть счастливым?!