«…Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953-1967)

Украшение «Опытов», лучшее, что в них есть — Поплавский. Я в этом так абсолютно уверен, что не понимаю, как можно с этим спорить. Аронсон иронизировал: «Поплавский — явление!» Вето раз больше явление, чем Ремизов, который, в сущности, графоман и плут, не лишенный, конечно, способностей. «Ап<оллон> Безобразов» явно недоработан, но уровень, человеческий и словесный, этой вещи таков, что я просто ахал, читая. Не слушайте, ради Бога, Ваших местных ди-пи-бытовиков, и если есть у Вас еще Поплавский, печатайте его без колебаний. Рано или поздно это «Опытам» зачтется. Головиной все очарованы, и правда — ее отрывок прелестен[80]. Но ведь рядом с П<оплавским> это — розовая водичка, только и всего! А вот Ив. Савин[81] — даже и не водичка. Он, вероятно, был далеко не бездарен, но дурной стиль, дурной вкус, дурная школа — в каждой строчке. Признаюсь, меня удивило предисловие к нему, с комплиментами. Лучше было бы предоставить читателям самим решить, чего рассказ стоит. Стихи есть всякие, и очень хорошие, и средние — кроме совершенно невозможного Буркина[82]. Кто это? Как он к Вам попал? Статьи тоже есть всякие; как и полагается. Но, по-моему, в таком журнале, как «Опыты», статьи — самое важное. Не следует ли увеличить их место за счет беллетристики (если только нет вещей первоклассных в беллетристике)? Стихи нужны непременно — потому, что их в других местах только терпят, забывая, что русская поэзия была половиной всей русской культуры.

Но рассказы… Я бы пропустил Савина, пропустил бы и ремизовскую болтовню (т. е. не помещал бы). Зайцев[83] все же интереснее, при всей своей бледной немочи. И хорошо бы особенно расширить последний отдел: рецензии, коротк<ие> заметки, мал<енькие> статьи — то, что больше всего делает «лицо» журнала. Я лично мало с какой из рецензий в «Опытах» согласен, но прочел все с интересом, как водится, именно с конца и начав читать журнал.

Ну, пора кончать. Хорошо в целом то, что журнал «задевает», кое-кому нравясь, кое-кого раздражая. Чего ему больше всего не хватает? Отвечу точно: мысли. Пока чувствуется скорей вкус. А ведь вкус только и стоит чего-либо тогда, когда за ним есть взгляд, воля, выбор в самом важном смысле слова. Это даже не полемика: это больше и глубже.

До свидания, дорогой Роман Николаевич. Простите, если отзыв вышел расплывчатый и бестолковый. В заключение — toutes mes felicitations[84].

Ваш Г. Адамович

P. S. Почему отсутствует Варшавский? И Яновский, которого Вы не любите? А Сирин? Мне часто говорят, что я его не люблю. Действительно, любить его не в силах. Но каждая его строчка для журнала — золото.

16. Р.Н. Гринберг — Г.В. Адамовичу

Вудсток, 21.7.53

Дорогой Георгий Викторович,

Я очень обрадовался Вашему письму. Правда, — я его ждал, и, как в таких случаях бывает, когда ждешь, время показалось долгим. Настоящая признательность за то, что пишете Вы с интересом, разборчиво, отметив все и всех, — спасибо! Хочется и мне объяснить кое-что. Вы называете вступительную статью «тре персонель[85], даже чуть-чуть слишком для редакционного вступления». Но как же было написать? Писал это вступление я, и было это нелегко, но, написав, мне все же казалось, что я выразил те обыкновенные чувства и мысли, которые продолжают единить некоторое число людей в эмиграции, и может быть, и там, куда нас пока не пускают. Вы пишете, что в наших словах «много бесспорного», но Вы не сказали, что в них спорного. Я уверен, между тем, что в главном Вы с нами, иначе Вы бы сказали. Не правда ли?

Но вот до сих пор мы не слышали серьезных возражений, если не считать двух-трех господ из тех, кого Вы называете завистниками с «немытыми руками», или мы слышали, скажем, от Веры Александровой, что мы «повернуты спиной к народу». Всерьез этого принять нельзя.

Что же касается «тех родственных идей и взглядов», то я имел в виду в первую очередь солиларистов[86] — этих отъявленных, засекреченных, загримированных и очень страшных черных людей, которые в моем представлении не кто иные, как те же большевики, но только помноженные на 2, вернее, на бесконечность. Только вчера, например, мне писал Игорь Чиннов из Мюнхена, что хотел поместить рецензию в местной газетке «За свободу!»[87] о нашем № 1, и ему редакция поставила условие, чтобы имена Адамовича и Вейдле не упоминались вовсе. Я понимаю, что куда лучше было бы назвать солидаристов прямо; этого я не сделал, чтобы на первой же странице в первом же № не впасть в злободневный тон грызни; кроме того, солидаристы не единственные, хотя и самые сильные, тоталитарные прожектеры, — другие помельче, и справа и слева, но всех назвать перекличкой было не к месту.