Пограничник 41-го

Но и солдаты охраны не дураки. Подходя к еле, они начинают её обстреливать, затем проходят её и обстреливают ещё раз с другой стороны. С боку они крону дерева обстреливать не могут, так, как при прочёсывании идут шеренгой и в этом случае обязательно попадут в своих. Мы пользуемся этим и ждём, стоя за стволом, когда немцы пройдут ель, и быстро перемещаемся на другую сторону ствола. Немцы обстреливают дерево с другой стороны, но мы опять не уязвимы.

Мы выждали, когда мимо елей, строча из автоматов, прошли немецкие солдаты. Ещё минута и мы бегом устремляемся по лесу в сторону железной дороги. Пробежав с полкилометра, падаем в заросли шиповника и затаиваемся.

– Мы что, опять к железной дороге идём, – спрашивает меня мой заместитель по кличке Грач. – Там же немцев полно, линию восстанавливают, вагоны поднимают. Разве к ним можно приближаться?

– Там, Грач, сейчас самое безопасное место, – говорю я. – Туда нам надо незаметно подойти. Опять перейдём пересохшую речку и по овражку, что тянется к насыпи, дойдём до железной дороги. Этот овражек мы все видели, во время установки заряда. Когда дойдём до железной дороги, осмотримся. Нам желательно перейти железку и по той стороне от железной дороги уйти.

– А в овражке пересидеть нельзя? – спрашивает Грач.

– Можно, только с одним условием, что к нему никакой солдатик вермахта не пойдёт справить нужду. Егеря, конечно, быстро поймут, что нас в том лесочке нет, и будут искать. Додумаются ли они до того, что мы у железной дороги прячемся, под самым носом у немцев? – вопрос. Хотелось бы, чтоб не додумались.

С моим планом все согласились. Примерно, через полчаса мы уже сидим в овражке около железной дороги и вслушиваемся в гортанную немецкую речь, отрывистые команды унтеров, лязг инструментов о рельсы. Мы ждём своего часа, а точнее своей заветной минуты, чтобы переползти насыпь и рельсы. Но такой минуты нам днём, к сожалению, немцы не предоставили.

Из овражка мы видим, как на противоположной стороне речки, на её пологий берег из леса, откуда мы недавно убежали, выехали на лошадях немецкие егеря. Они осматривают местность, даже смотрят в сторону железной дороги в бинокль. Однако к речке не спускаются, видно решили, что туда, к железной дороге, где полно немцев, мы не сунемся. Это они не сунутся, а мы сунулись. Наконец егеря вздыбили своих широкогрудых и большегривых лошадей и стали на рысях уходить, обходя опушку с левой стороны. В лесу им больше делать было нечего.

Мы же, после ухода егерей, облегчённо вздохнули, дождались густых сумерек, и пошли знакомым нам путём назад. Только до отряда было ещё далековато. Перед этим была ещё ночёвка в лесу и только потом затяжной подъём к заветному лесу, где располагался наш отряд.

Итак, вот он рядом наш лес, там отряд, там заслуженный отдых. Мы лежим в низкорослом кустарнике дикой смородины и щуримся на тёплое солнце. Слева от нас, до самого леса, простирается крутой и широкий овраг. На той стороне оврага селяне копают картошку.

– Остаёшься за старшего, – говорю Грачу, – а я пойду к хозяину, что картошку копает, может табачком разживусь, да и узнаю, как у них в селе немцы есть, или нет?

Перебираюсь через овраг, сажусь рядом с дядькой на телегу, тот отсыпает мне в кисет самосада, мы разговариваем.

Немного погодя слышу крики. Кричат с той стороны оврага. Оглядываюсь. Мои бойцы кричат и показывают на восток карабинами и автоматами. Я смотрю, куда показывают партизаны, и сердце у меня ёкает. От края поля, по левой и правой стороне оврага рысит отряд немецкой жандармерии.

Быстро соскакиваю с телеги, делаю отмашку отделению – «Уходите к лесу», а сам, пригибаясь и, петляя между кустами и деревьями, бегу тоже к лесу, но по своей стороне оврага. В овраг прыгать, чтобы соединиться с отделением бессмысленно, меня там сразу запрут и на аркане притащат в комендатуру.

Хорошо, что у меня всегда на груди ручной пулемёт. С ним я не расстаюсь никогда. Как я не беги, но егеря на лошадях меня всё равно догонят. И это происходит. Они начинают меня настигать. Не стреляют, видят, что я один и хотят взять живым. Это мне наруку. Подпускаю их ещё ближе, слышу, как тяжело дышат лошади. Поворачиваюсь и даю очередь. Этой очередью спешиваю ближайших всадников.

Жандармы, после очереди из пулемёта и гибели двух своих явно поостыли. Да, они меня преследуют, стреляют, но без особого энтузиазма, на рожон не лезут, пулемёт есть пулемёт. Я бросаю взгляд через овраг и вижу как мои бойцы, отстреливаясь, заходят в лес.

Так уж получилось, что в расположение своего отряда я прибыл первый и тут же доложил комиссару о случившемся. Комиссар же, вместо расспросов, расстёгивает кобуру и кладёт на стол перед собой маузер. Он смотрит на меня ледяным взглядом. Этот взгляд не предвещает ничего хорошего. Комиссар рычит:

– Где, вверенное тебе отделение подрывников, сукин сын!? Где ты его положил!? Почему ты не лежишь с ними рядом?! Почему не разделил участи своих бойцов, а топчешься передо мной, как мразь навозная!?

– Отделение должно подойти, – говорю я, не понимая в чём дело?