Пограничник 41-го

Подружиться с Питой никак не выходило. Мало того, собачка, заметив дружеские отношения меня и Володьки, перенесла свою ревность и на него. Офицер заподозрил неладное в отношении рабочих склада и Питы и разрешил конфликт очень просто. Он позвал меня и говорит: «Мне, очень нравится, как ты ведёшь дела на складе. У тебя чисто, настоящий немецкий порядок, но мне не нравится ваш отношения с моей собачка. Это плёхо. И если немецкому офицеру приходится выбирать между русский рабочий и арийской собачка, то я как патриот Рейха выбираю последнюю, а ты иди снова копать канавы и своего дружка прихвати, чтоб не скучно было, его Пита тоже почему-то невзлюбила.

На этом наша работа с Володькой на складе закончилась.

Везение семнадцатое

Если досадную оплошность на складе, можно назвать просто оплошностью, или невезением, то случай на копке траншей так уже не назовёшь. Да и кто мог подумать, что среди рабочих-канавщиков заведётся настоящая гнида.

Все рабочие на копке канав наёмные и получают деньги в зависимости от объёма выполненных работ. С нами же находятся и немецкие солдаты, вооружённые трёхлинейками. Солдаты все пожилые и живут они в сторожке на краю леса. Чего они здесь охраняют совсем непонятно. Не понимаем этого ни мы, ни сами немцы. Рабочие никуда не убегут, на этих канавах они трудятся по собственной воле, зарабатывают хлеб насущный, зачем им бежать? Охранять сточные канавы – смысла нет, они никому не нужны и тоже никуда не денутся. А немцев это радует – никто не нападёт и никто не убежит, рай, а не служба. Они большей частью пьют самогон, распевают песни и рассматривают довоенные фотографии своих жён, детей, внуков да режутся в карты. А что ещё делать пожилым людям, хоть они и немцы.

– Зачем нас здесь держат! – возмущаюсь я в разговоре с Володькой. – Отозвали бы в отряд, и мы бы с немцами воевали, а ни эти дурацкие канавы рыли.

– Не отзывают, значит так надо, – отвечает Володька. – Мы с тобой всех моментов не знаем. Завтра этого Курта с собачкой переведут в другое место или на другой завод и нас снова на склад отправят. Такое ведь тоже может быть. На заводе, я думаю, не так-то много подпольщиков, каждый на счету, вот нас и держат в запасе. Поживём – увидим.

Только пожить на заводе на копке траншей долго нам не удалось. И произошло это не по воле немцев, а по досадному случаю. Однажды немцы устроили на поляне тир. Поставили лопату в конце поляны, выдали каждому рабочему по три патрона, показали, как заряжать и стрелять и пальба началась. Подошла очередь стрелять и мне. Я без всякой осторожности, легко и просто взял до боли родную трёхлинейную винтовку, положил ствол на пенёк и передёрнул затвор. Как говорится, молодо-зелено.

В это время я не видел, как одни цепкие глаза наблюдают за каждым моим движением. А когда я, быстро перезаряжая и не менее быстро целясь, всадил чуть ли не в десятку все три пули в лопату, после этого наша история с Володькой чуть не закончилась плачевно.

– Очень корош… Очень корош, – говорит немец, руководивший стрельбами. – Я знай – ты охота. Я тоже охота. – И он тычет себя пальцем в грудь.

Для понятливости он хлопает руками, как хлопает крыльями утка, и изображает стреляющего по птице охотника.

– Да, да. Я охотник, – и тычу себя в грудь.– Вся фамилия охотники,– подтверждаю я.

Ни Володька, ни я не видели, как к немецким солдатам подошёл этот рабочий с цепким взглядом и что-то сказал. А через минуту ко мне подходит тот самый немец из охотников и говорит:

– Рабочий из ваших, пошёл в полицию докладывать о том, что вы и ваш товарищ – партизанен. Я ему сказал, что ты охотник, а он не верит. Он сказал, что ты хорошо обращаешься с боевым оружием и метко стреляешь. Он приведёт гестапо. Вам надо немедленно уходить, гестапо это плохо.

И вот, мы с Володькой бежим в направлении леса по канавам залитыми водой. Другого пути нет. Сзади раздаются выстрелы русской трёхлинейки. Это немецкий солдат-старичок имитирует патриотизм Гитлеру. Затем доносится лай овчарок и автоматные очереди. Началась настоящая погоня.

Мы бежим, вслушиваясь в злобный лай. Я думаю о том, что в этих канавах у нас с собаками примерный паритет в скорости передвижения.

Овчарки плюхаются в канавы, рычат, захлёбываются, и, не доставая ногами дна, перебираются вплавь, выбираются из одной канавы и тут же плюхаются в другую. Я знаю, что ближе к опушке леса, канавы кончатся и вот тогда эти натасканные на людей псы нас настигнут очень быстро, а у нас в руках для самообороны ничего нет.

– Нам бы, Петро, только до опушки добежать, только до опушки и мы спасены! – повторяет Володька.

– Разве там, какую-никакую палку найдём, – отвечаю я. Володька молчит. И вот она опушка, дорога, а за дорогой стоит раскидистый большой дуб. Володька бросается к дубу, я за ним. В голове мелькнуло: «Неужели он решил спастись от собак на дереве. От собак спасёшься, а от жандармов нет».