Пограничники

«Родная, любимая и единственная моя Дорушка. Я не особенно говорлив, тем более — не мечтатель, но иногда (именно до острой боли) хочется увидеть тебя, поговорить хотя бы 5 минут… По существу говоря, это простая, человеческая, товарищеская грусть по тебе, любимая моя, моя единственно родная feigele [птичка].

Не сердись, любимая, на безалаберность этого письма. Оно не от мысли, а от сердца (хотя и путано, но я излагаю в нем мою всегдашнюю, глубокую и искреннюю любовь к тебе)… порождение моей вдохновенной влюбленности (по секрету, Донька, это, ей-богу, влюбленность, хотя я люблю тебя не год, а 17 лет).

Будь счастлива, мой дорогой, любимый товарищ!

Твой искренний друг Сергей».

Писал Иринке:

«Учись, люби всем сердцем (как я) маму».

Писал жене — об Иринке:

«Мне так хочется, чтобы из нее вышел достойный нашего большого времени хороший, трудолюбивый, смелый человек».

Когда стало известно, что погиб боевой товарищ, наказывал в письмах помочь его жене:

«Всеми товарищескими мерами поддержи ее в горе».

Подбадривал жену, если падала духом:

«В сегодняшних условиях (когда трудно всей стране) апатия не только вредна, но просто недопустима, ведь она ослабляет людей. Надо быть сильными для победы при всех трудностях».

…В кабинете стоит верная военная спутница — печь-«буржуйка», да не всегда есть чем ее топить. Вышибленные взрывной волной окна забиты фанерой. Часто отключается освещение — работать приходится при свечах, да и те лимитированы. Бойцы, сержанты, командиры, политработники по очереди ходят за водой к невским прорубям. Худой, с коричневой блокадной каймой под глазами, бессонный, неунывающе бодрый военком Гусаров после напряженных рабочих суток пишет семье, которую волны эвакуации забросили из Камышина в Саратов, потом в Омск, свои неизменно оптимистические письма. Залепленные черными или синими штемпелями («Просмотрено военной цензурой»), эти фронтовые безмарочные треугольнички везли работяги шоферы «Дорогой жизни» по ледяной Ладоге, или перелетали письма на Большую землю в транспортных самолетах. Не все послания доходили. В иной грузовик попадала фугаска. В иной «дуглас» впивалась очередь хищного «мессершмитта»… Тогда тревогой сжималось сердце женщины, нетерпеливо ждущей очередное свидетельство, что муж ее жив и сражается с врагами, а Иришка не отходила от встревоженной матери, по-детски неумело утешая ее…

Вскоре после снятия ленинградской блокады Сергея Ильича отозвали в Москву начальником политотдела войск по охране тыла всей действующей Красной Армии. Неохотно расстался он с Ленинградом. На новой должности пробыл всего полгода. Тянуло на фронт, ближе к боевым делам, и очень скоро после приезда в Москву Сергей Ильич в поданном начальству рапорте попросил об откомандировании. Командование пограничных войск ценило Гусарова и не могло не понимать, что по своему характеру он все же будет более полезен как руководитель войск на одном из фронтов. Шла к победному эпилогу Сталинградская битва; особенно «перспективным» для наших грядущих наступлений становилось южное направление. Поэтому вместо откомандирования Гусарова на один из фронтов его послали в инспекторскую поездку на юг. Предстояло побывать на Брянском, Воронежском, Юго-Западном, Донском, Южном фронтах.

Выехал Сергей Ильич со своими спутниками из Москвы в феврале 1943 года. Лишь пять дней назад настала в Сталинграде долгожданная тишина, буря нашего наступления стремительно гнала на запад фашистские армии. Предстояло ехать группе генерала Гусарова по местам, только недавно освобожденным от врага.

Старенький, битый ГАЗ-64, в просторечии необидно именуемый «козлом», отважно ринулся через Тулу на Воронеж по зимнему прифронтовому шоссе. На Верхнем Дону дороги шли в снежных тоннелях, но, чем дальше на юг, все теплее становилось, и очень скоро пассажиры «козлика» испытали, что такое разбитые гусеницами и колесами воронежские проселки в распутицу…