Пограничные были

— Ишь ты, чего захотел! Будешь хлебать вперемешку с землей и осколками.

— Ничего, и осколки переварим!

— Ребята, смотрите-ка, наш-то отделенный вроде бы не из русских, а из чистокровных негров!

Вообще-то, все стали черномазыми — лица покрылись земляной чернотой, перемешанной с потом, только белки глаз отсвечивали да зубы сверкали белизной.

Японцы снова перенесли огонь по первой траншее. Хрястнуло рядом, и оттуда донесся вскрик — опять кого-то зацепило. Обрушилась земля, и завалило траншею. Перепрыгнув через завал, Селюшкин увидел, что возле раненого уже кто-то копошится. Это был старший лейтенант, помощник коменданта, тоже раненный — на лбу у него была повязка, уже потерявшая белизну.

— Рассвирепели самураи — хорошо мы их угостили!.. Приведите оружие в порядок, огневые позиции, траншеи... Ну держись, младший сержант, — скоро в атаку попрут самураи. Бегу встречать подкрепление — вот-вот матушка-пехота должна прибыть и артиллеристы наши. — Он улыбнулся, пожал руку: — Передайте всем благодарность от командования! — и исчез, перепрыгнув через завал.

Вскоре появилось подкрепление. На участок, который обороняли бойцы Селюшкина, прибыло два полнокровных отделения и даже расчет станкового пулемета. Все они свалились будто с неба, попрыгали в траншеи, возбужденные, грязные, — добирались сюда по-пластунски.

— Жарко тут у вас! — сказал пулеметчик.

— Час уж, как земля дыбом стоит, — ответил Селюшкин.

Вместе с бойцами-пехотинцами прибыл молоденький лейтенант. Он быстро расставил людей по местам, указал позицию пулеметчикам, и они по-хозяйски обстоятельно принялись оборудовать ее. Селюшкин свое поредевшее отделение сосредоточил поближе к себе и, как только приутих артобстрел, отправил раненых в тыл.

Еще не развеялся терпкий запах взрывчатки, не осела горькая пыль, как показались призрачные фигуры поднявшихся в атаку вражеских солдат. По мере приближения к нашему переднему краю обороны фигуры атакующих вырисовывались все четче и четче; их было куда больше, чем в предыдущей атаке, бежали они куда резвее и орали куда громче прежних — по всему видать, были пьяные.

Поначалу события развивались, как раньше: слева прострочила пулеметная очередь с прежнего места, но тут же откликнулся новый — второй пулемет справа, их поддержал и третий, расположенный недалеко от Селюшкина; куда чаще, чем прежде, захлопали винтовочные выстрелы. В первой цепи атакующих появились бреши, и цепь дрогнула, залегла.

И снова то здесь, то там раздались пронзительно-истошные крики офицеров, пытавшихся поднять солдат с земли. А те никак не могли оторваться от нее, прижатые плотным, хлестким огнем. Залегла и вторая цепь. Но сколько можно лежать, нюхая землю? Цепи опять поднялись, подгоняемые криками офицеров, опять залегли, но теперь уже двинулись вперед ползком. Их поливали пулеметы, выщипывали меткие пули стрелков, а солдаты все-таки ползли, похожие на черепах, оставляя убитых и орущих раненых. Что-то жуткое было в этом упрямом черепашьем движении навстречу смерти.

Возле Селюшкина появился младший лейтенант — помощник начальника заставы, приехавший с ними на машине, — потный, возбужденный.

— Подымутся в атаку, встретим гранатами, а потом — в штыки, — сказал он.

— Ясно, товарищ младший лейтенант, — отозвался Селюшкин. — Отделение, приготовить гранаты!

Удивительное спокойствие овладело Селюшкиным. Он оглядел бойцов своего отделения — и те были спокойны, сосредоточенно укладывали перед собой гранаты — Ф‑1 для дальнего боя, РГД‑33 — для ближнего.

В какой-то полусотне метров от наших траншей короткие, злые команды офицеров подняли ползущих во весь рост, и они с пронзительным, истошным криком, с винтовками наперевес ринулись вперед. Навстречу им полетели гранаты. Опрокидывались, тыкались в землю срезанные осколками, а уцелевшие — озверелые, с широко раскрытыми в крике ртами, — бежали вперед, на штурм траншеи. Навстречу им по второму заходу полетели гранаты. Младший лейтенант выдернул винтовку из рук раненого пограничника, прижавшегося к стенке траншеи, глянул на Селюшкина:

— Пора, брат, — и крикнул пронзительно: — Вперед, в атаку, ура!

Будто пружиной был этот последний звонкий возглас — он упруго выбросил младшего лейтенанта на бруствер траншеи, навстречу истошно орущим самураям. И та же пружина метнула навстречу врагу остальных пограничников.

Селюшкин и сейчас помнит, что сознание, разум его в этой самой первой в жизни рукопашной схватке работали как-то упрощенно. Он видел бегущего навстречу вражеского солдата, и страха не было. В голове мгновенно пронеслось: отбить вправо нацеленный на него самурайский штык-нож... Короткий, глухой стук винтовки о винтовку, и штык его мягко и податливо вошел в солдата чуть пониже груди. Едва успел выдернуть свой штык из рухнувшего на землю врага, уже второй солдат летел на Селюшкина, дико выкатив кровяные глаза. Встречный удар Селюшкина был настолько сильным, что вышиб винтовку из рук противника. Отработанным приемом Селюшкин ударил его прикладом в низ живота, и солдат, скорчившись, грохнулся на землю и завопил.