Пограничные были

Глаза смотрели только вперед, выискивая вражеских солдат. Со всех сторон раздавались лязг и треск, яростные вскрики и стоны, кряхтенье, свирепая ругань, глухие удары, звон металла, выстрелы.

И еще помнит Селюшкин, что глаза его видели только одно — бурые мундиры вражеских солдат.

Потом, когда Селюшкин увидел уже спины убегавших врагов, действия стали осознанными, появилась способность оценивать происходящее. Осмотревшись на бегу, Селюшкин увидел, что бойцы его отделения держались вместе, невдалеке от своего командира, а справа и слева, куда только хватал глаз, бежали пехотинцы. Грозная лавина неудержимо катилась вперед.

Никакой усталости Селюшкин и не чувствовал, ноги несли вперед легко и свободно. На плечах отступавших наши бойцы ворвались в первую траншею, наспех отрытую противником за минувшую ночь, и здесь вспыхнули короткие и беспощадные схватки. В считанные минуты с врагом было покончено, последовал приказ закрепиться.

В траншею свалились мокрые от обильного пота пулеметчики — те самые, которые были рядом, когда отбивали последнюю атаку.

— Живехоньки, ребята! Ну и мы теперь живем! — обрадовался Селюшкин.

Пулеметчики без дальних слов пристроили на кромке бруствера свою грозную машину и стали поливать убегавших самураев короткими очередями, пока не скрылись из виду последние уцелевшие. Пулеметчик вытер рукавом вспотевший лоб, ласково потрепал пулемет по кожуху:

— Хорошо поработал, «максимка»!

Селюшкин обошел свое отделение и недосчитался еще двоих пограничников — теперь осталась ровно половина. Оглядел каждого: повзрослели за эти огневые часы, возмужали ребята. Каждый испытал все, что положено испытать настоящему бойцу, — и свирепую вражескую артподготовку, и яростный штыковой бой, и азартное преследование противника. Этим ребятам теперь уже никакая заварушка не страшна, они выдержали самый строгий экзамен на воинскую зрелость.

Не дожидаясь команды, все взялись за лопаты. Долго ли, коротко ли придется залегать здесь, надо поскорее, поглубже уйти в спасительную землю...

Атаковать в этот день японцы больше не пытались — приходили в себя, зализывали раны, только нет-нет да устраивали в отместку и для собственного успокоения короткие минометно-артиллерийские налеты. Враг пока еще торчал на кусочке захваченной советской земли.

Под вечер на вражеских позициях стали вспыхивать рваные веера разрывов — в сражение втянулась наша артиллерия. В траншее недалеко от Селюшкина обосновались со своим хозяйством лейтенант-артиллерист с телефонистом и стали корректировать огонь.

С наступлением вечера, безветренного и временами тихого, — самураи еще не могли успокоиться и изредка постреливали — потянуло людей на житейское: вдруг вспомнили, что за весь день не было у них во рту и маковой росинки. Кто-то из самых нетерпеливых и проголодавшихся уже принялся поругивать нерасторопных поваров.

Кашевары оказались легкими на помине: доставили горячий харч прямо в траншеи. Доставили в изобилии, согласно вчерашней строевой записке. Но война есть война. Число едоков сократилось...

4. В госпитале

Весь следующий день в строевой записке воюющего подразделения значился едоком и младший сержант Селюшкин. Хотя и отвоевался до полудня: когда бросились в третью по счету контратаку, зацепил-таки его японский штык. И смешно сказать, куда зацепил — в ягодицу. Но и вражина тот отвоевался навеки — крепко припечатал его к земле штыком подоспевший боец Синельников.

Правду сказать, в мирной обстановке отношения между ними были довольно-таки натянутыми — младший сержант Селюшкин частенько наказывал красноармейца Синельникова, который не отличался ни исполнительностью, ни аккуратностью: то койку заправит кое-как, то явится в строй с нечищеными сапогами, то забудет побриться, то небрежно обуется и набьет в походе мозоль. Но Синельников никогда не признавал своей промашки и в каждом случае сердито оправдывался, вступая с командиром в пререкания.

А в бою — ничего, в бою посерьезнел боец Синельников: не только спас от верной гибели своего сурового командира, но и сам воевал вполне исправно — без нужды не кланялся каждой пуле и осколку, за спины товарищей не прятался и самураев колошматил как полагается...

В палате госпиталя оказался пограничник со сходственным ранением, правда пулевым, но в то же место. Словом, друг по несчастью. Теперь у Селюшкина за давностью времени стерлась из памяти фамилия того раненого. Но запомнилось его цыганистое обличье и неподдельная радость по случаю появления Селюшкина в палате.

— Хорошо, что попал в нашу четвертую палату. Я тебя давно жду — целые сутки! Теперь мне и страдать легче — эти жеребцы ржут надо мной с утра до вечера. — Веселыми черными глазами он обвел палату. — Будто я специально просил самураев всыпать мне свинцу как раз под хвост.

— Надо бы тебе под язык, — сказал сосед Селюшкина, веснушчатый огненно-рыжий парень, раненный в мякоть руки чуть ниже плеча.