Пограничные характеры

Оказывается, районы морей называются «театрами». Так же, как говорят: «Театр военных действий», так человека посылают служить на «черноморский театр» или «тихоокеанский театр».

Это мне сказал Донат Африканович Богомолов, капитан-лейтенант, когда мы стояли на пирсе, а команда сторожевого катера, только что вернувшегося из дозора, готовилась к субботнему банному дню: чистила пластиковые половики, тюками выносила постельное белье.

После дождливого утра внезапно выглянуло солнышко: море заголубело, а красавец теплоход «Латвия», снявшись с якоря, белой звездой пошел к горизонту.

— Вы не хотели бы служить на таком пароходе?

Капитан-лейтенант подумал.

— Не знаю. Может быть, да, а может быть, нет. Если что-то менять, так уж лучше жить и работать на твердой земле.

— На берегу? — переспросила я, припомнив, что именно так моряки называют сушу.

Но он понял буквально.

— Нет, почему же обязательно на берегу? Просто на земле. Правда, говорят, что моряка все равно потянет обратно на воду. Так считают.

— А вы думаете иначе?

— Пока ничего не думаю. Чтоб заскучать, надо сначала расстаться, а я десять лет в море.

— Десять лет!

— Даже немного больше. Десять только на этом катере: как раз летом можно будет справлять юбилей. Что, не верится? Кончил училище неплохо, было у меня право выбора. Я, правда, хотел на черноморский театр… Повезло. Назначили меня командиром на шхуну. Кроме мотора, были на ней еще и мачты, при нужде можно было паруса поднять. Командир нашего подразделения привез меня на шхуну, представил команде: «Вот, говорит, отныне ваш командир, ваш отец и ваш начальник. Счастливо плавать». А мне сказал: «Если что, помни: ты пограничник. Стой в проливе насмерть». И тоже пожелал: «С богом!»

Очень удивило меня тогда такое напутствие, ведь мне было двадцать два года, все, что знал о жизни, — это из книг да из учебников, а тут вдруг «с богом!». Хотя ничего божественного мой командир, конечно, не имел в виду.

На шхуне я оказался самым молодым. А боцман был пожилой просоленный моряк. Никого больше не видел я с такими ручищами и такого богатырского сложения! Да и матросы все как на подбор, люди зрелые.

Вот вышел я в свое первое плавание, и сразу — шторм! Моряки в таких случаях стараются укрыться в безопасное место, а я помню только одно: «Стоять насмерть!» И курсирую строго по графику. Да… Участок достался неспокойный, вроде аэродинамической трубы, все время ветры, штормы. Прослужил там года полтора. А потом поехал за этим своим кораблем. И вот плаваю уже десять лет.

Попадал ли он в сильные бури, ну так, чтобы на волосок от гибели? Конечно, попадал и не раз. Вот был он еще помощником командира, и вышли они в море. Все тихо, спокойно. И вдруг налетел шторм, да какой! О нем тогда, в 1955 году, все газеты писали. Двенадцать часов офицеры стояли на мостике, двенадцать часов напряжения! Встретят носом волну, поднимутся с ней на гребень, тотчас поворачивают корабль боком (лагом, по-морскому) и летят вниз. Потом опять носом к следующей волне. И так все двенадцать часов…

С Донатом Африкановичем, неведомо для него, я познакомилась еще год назад в Москве. По телевизору. Выступали пограничники, а среди них командир отличного корабля Богомолов. Фамилия не очень примечательная, но имя и отчество…

— Беда это моя, — говорит он сам. — Раз с человеком повидаюсь, до смерти помнит. Других забывают, а меня нет.

А между тем ничего экзотического в его происхождении нет. Просто жил в Вологодской области пекарь Африкан Богомолов. Родился у него сын. Обрадованный отец растерялся: как бы назвать покрасивее? А поп, за которым послали предусмотрительные родственницы, зашептал вкрадчиво, как змей-искуситель: «Знаю одно имечко. Вчера крестил. Ох, уж и имя! Редко услышишь. Блага-звучие!»

Пошептал в одно ухо, в другое. Хлебопек и стукнул ладонью о колено: «Давай!» По-латыни Донат означает подарок, кажется. Каким-то образом имя попало и в православные святцы. Но это был еще не наш Донат Африканович, не капитан-лейтенант, а его рано умерший брат. Должно быть, родители очень горевали по своему первенцу, потому что, схоронив его, и следующего сынка назвали Донатом.

Вологда, лесная снежная Вологда, кружевная Вологда и — Черное море! Каков размах жизненной амплитуды! Но опять же ничего особенного: в большой стране большие дороги.

РОМАНТИКА МАЯКА

Белая башня маяка совсем близко от пограничного КПП. Высота ее более двадцати метров. («В пять раз меньше Исаакия», — сказал Донат Африканович, бывший ленинградский курсант.)

Мы вошли во дворик, увитый виноградом, поднялись на крылечко и — где ты, романтика старых морских писателей?! Где маячный отшельник, который ежевечерне поднимается по шатким ступеням, чтоб зажечь лампу?

Мы попали в небольшой зал, где вдоль стен стоят черные шкафы приборов. Нечто похожее я видела уже в Крымской обсерватории. В шкафах урчало и щелкало, а через равные промежутки давала «сеанс» в пять-десять секунд маленькая оранжевая лампочка, морзянкой отбивая радиопеленг для судов, находящихся в море: «БТ», «БТ» — Батумский маяк.