Пограничные характеры

В начале нынешнего века про него говорили, что это край непуганых птиц. Теперь его называют жемчужиной Советского Заполярья».

Я бы охотно переписала целые главы этой книги, страницу за страницей, — так она увлекательна. Могу только сказать, что не будь ее, я бы, возможно, прошла по этому краю слепой. А теперь он и для меня поет, дышит. Снега его не мертвы, и горы одушевлены. За все это великое спасибо Евгению Александровичу Двинину! Не только пылкому патриоту ледяного севера, но и прекрасному писателю.

СТО ТЫСЯЧ ОЗЕР

Пустынный мурманский край не так уж и пустынен: плотность населения в нем раз в двадцать больше, чем на Аляске, например.

Конечно, плотность населения — вещь относительная. Люди живут в нескольких поселках, а вокруг безлюдная тундра. Кстати, о тундрах. Со школьной скамьи мы помним: тундра — это болотистая равнина, бегают по ней олени и растет мох, ягель. Ягель растет и в мурманском крае, но равнин здесь почти нет. Это горная страна, вроде Крыма. Не надо улыбаться! Вершины Мурманских, Хибинских, Ловозерских гор поднимаются до тысячи метров и даже выше. Хребты тянутся на сотню километров. В центре Кольского полуострова мало обследованная возвышенность Кейвы. У побережья голая гряда Муста-Тунтури. Здешние горы древнейшие по времени образования; им полтора миллиона лет. А вот освободились они от ледника совсем недавно. До сих пор идет активный процесс отделения тверди от морских хлябей. Мурманский край — каменный богатырь, все растет и растет, по сантиметру в год освобождаясь от водяных пеленок.

Даже сам город Мурманск расположен на террасах, а они не что иное, как следы отступавшего понемногу моря.

Географы утверждают, что здесь сто тысяч озер; они буквально сидят друг у друга на шее: одно расположено чуть повыше над уровнем моря, другое пониже.

Пограничники рассказывают:

— Карабкаешься на сопку, обдерешься весь о камень. Ну, думаешь, отдохну наверху, посижу. А там и ногу-то поставить некуда — вода. Или так: на озере остров, на острове озеро, на том озере опять остров и на островке еще одно озерцо. Как в сказке про белого бычка!

Конечно, все это разглядеть можно только летом. Сейчас любое озеро — просто белая поляна.

Вокруг вздыхают: эх, если бы вы приехали попозже!

Послушать аборигенов, так Заполярье летом — рай. Повествуют об этом так вдохновенно, что начинаешь помаленьку верить. Во-первых, рыбы всякой полно, самой редкой, самой вкусной. Ведь рек — тринадцать тысяч! Бесчисленные водопады и пороги, которые называются падунами. Это сосчитанных рек. А ручьев, «где плещется форель», как писал Паустовский?! Каждый второй спрашивает меня, не увлекаюсь ли я рыболовством. И с сожалением качает головой.

Начальник отряда полчаса описывал особую «пограничную» уху. Как варится первая, вторая, наконец, третья перемена рыбы и вся она, кроме отвара, выкидывается. Пока не кладут напоследок особые, «царские» сорта рыб, вроде палтуса, форели, кумжи. Такая уха в самую жару через полчаса застывает студнем.

Слушая эти лукулловские описания, начинаешь вспоминать, сколь скуден бывает выбор блюд в ресторанах.

Кроме рыбы здесь рай и для грибника, да и ягод видимо-невидимо.

Многие, наверно, читали про морошку: умирающий Пушкин попросил моченой морошки. С детства я слыхала от матери, которая родом тоже поморка, что морошка — ягода ни с чем не сравнимая, изумительная. И вот теперь дождаться бы еще несколько месяцев, и она росла прямо бы у меня под ногами.

Ах, морошка, морошка, сказочная ягода! Посмотреть бы на тебя хоть одним глазком!

Я стала спрашивать всех кругом: нет ли у кого дома морошки моченой, сушеной, вареной?

ФЕОЗВА

Больше всего надеялась, конечно, на Феозву. Но про Феозву особый рассказ.

Во-первых, это не географическое название и не сорт цветка. Это — женское имя. Хотя бьюсь об заклад, что из тысячи моих читателей ни один о нем не слышал.

Я его затверживала двое суток. Наконец не выдержала и сказала, что придется записать по буквам.

— А зачем? — неприветливо спросила Феозва, чуть оборачивая голову.

Она топила печь и стояла перед распахнутой дверцей, залитая ярким пляшущим светом. Охапка березовых поленьев курилась с мороза.

Феозва стеснялась своего имени. Она поморка с Канина носа, вышла замуж за начальника заставы, и вот уже сколько лет делит с ним суровую отшельническую пограничную жизнь.

Сейчас она замещала уехавшую в отпуск хозяйку пограничной гостиницы, и я совершенно не понимала, когда она ест, когда спит, когда досматривает троих детей.

Она спросила через плечо, зачем мне записывать ее имя.

Я ответила, что такая уж у меня профессия — запоминать все интересное.

— А моя профессия топить печи, — с вызовом отозвалась она.

«Ах, как ты горда, Феозва!» — подумала я с улыбкой. Честное слово, не помню, чтоб какой-нибудь человек доставлял мне такое удовольствие одним своим видом.