Пограничные характеры

— Да нет. Не успел даже растеряться. Младший мой стал подниматься, но я его легонько хлопнул по плечу: мол, лежи. Видишь, ползет! Салтыков притаился. Автоматы по-быстрому из-за спины сняли и залегли. А тот лезет, ничего не слышит; подъем крутой, лыжи скрипят. Подпустили поближе. Кричу: «Стой, руки вверх!» Он остановился, посмотрел на нас снизу и поднял руки вместе с лыжными палками. Что-то бормотал, вроде «Работы ищу». Я младшему приказал немного отодвинуться и в случае чего стрелять. Он отполз и занял место в кустах. А я стал спускаться к нарушителю. Гора хоть и небольшая, а крутая. Месяц немного светил. Вдруг слышу за спиной свист лыж, сучки трещат. Еще кто-то идет. А кто? Ну, изловчился, оглянулся, смотрю: свой, сержант. Сразу отлегло. Тут мы подошли уже с двух сторон. Обыскали нарушителя, оружия с ним не было, только нож в сумке; наверное, хлеб резал. Тут и еще с собакой подмога подоспела. Стали осматривать местность. Видим: лыжня у кустов. Может, еще кто хоронится? Оказалось — его же собственная; хотел, видно, назад за кордон уйти. Поставили его снова на лыжи, и те, что пришли попозже, повели. Ну а мы с Салтыковым продолжали нести службу, как первоначально было приказано. Вернулись только в шесть утра, а его уже не было — увезли.

Толя Осокин, герой этих дней, волжанин, — на редкость привлекательный парень! Он по-юношески тонок станом и свеж лицом. Волосы у него темные, черты правильные; во всем облике преобладает выражение собранности. Вместе с тем темно-карие мальчишеские глаза блестят и лучатся; улыбается открыто. Ему все интересно. Но он не назойлив. В этом крестьянском парне нет ни тени простоватости или робости. Он серьезен, скромен и внимателен.

Вообще я видела на заставах многих двадцатилетних юношей, с которыми хотелось говорить о самых сложных вещах; видимо, к этому поколению по наследству перешла советская интеллигентность и советское же чувство собственного достоинства. Мы сами не всегда замечаем, что они уже появились и теперь всасываются детьми с молоком матери, как свойство народа.

У пограничных ребят взгляд прямой, иногда умно иронический, они тонко подмечают смешные стороны в человеке: неумелость, напыщенность. Но вместе с тем охотно и дружелюбно отзываются на всякое открытое слово. Я испытывала к ним чувство уважения с примесью некоторой грусти: ведь это подросла уже наша собственная смена! Смена тех мальчишек, с которыми я сидела двадцать лет назад за партой и которые сложили свои вихрастые головы и под Сталинградом и на Курской дуге. А мы сами были сменой пограничникам сорок первого года, насмерть стоявшим у застав…

Хочется пожелать добра Анатолию Осокину. И нет зависти к его молодости. Только желание, чтоб он и его товарищи пошли дальше и сделали больше, чем успели мы в их годы.

ОБРАТНАЯ ДОРОГА

По обе стороны полотна за окнами вагона шли словно заброшенные сады: крючковатые яблоньки, развесистые старые груши. Стоял туман, и ветви обросли инеем. Это и было классическое мурманское криволесье: полярная береза, потерявшая свою среднерусскую стать и даже белокожесть, некоторые стволы имели сероватый или красный оттенок. Пожалуй, непривычно для глаза, странно, но по-своему тоже красиво.

Взошло желтое морозное солнце, и криволесье обернулось волшебным садом: в каждый сучок были продеты алмазные сережки.

А вдоль полотна — вот уже сколько километров! — шел, не отставая, лисий след.

— Ходила кума на промысел, — сказал попутчик.

Со мной ехал старший сержант, как все пограничники, подтянутый и готовый в любой мелочи прийти на подмогу. Сознаюсь: я отдаю предпочтение этому роду войск перед всеми другими! Может быть, потому, что сама росла на заставе, и зеленая фуражка одним своим видом уже будит смутные воспоминания детских лет. Я привыкла относиться к ней с уважением и доверием, будто это был тайный знак большой родни.

— Что везете из Заполярья? — полюбопытствовал сержант.

— Кроме записных книжек и воспоминаний, коллекцию минералов, которую мне подарили горняки Никеля. У меня дома есть мальчишечка дошкольного возраста, который подбирает всякие камни, а теперь мы с ним займемся по-настоящему.

— Вырастет, геологом будет?

— Кто же их знает, кем они будут! Раньше мальчишки все хотели идти в летчики. Теперь — в ракетчики и космонавты. Лет через пятнадцать появятся новые заманчивые профессии. У меня вот брат кончил мореходное училище, техник-судостроитель, неплохо работает, а недавно признался: «Если бы начинать все сначала, хотел бы я стать учителем географии».

— А я своей специальностью доволен, — сказал пограничник, — я инструктор службы собак.

И снова как бы открылась особая страница пограничной книги.

ПРОЩАНИЕ

Вот когда я насмотрелась на солнечную тундру! На цепи ее снежных гор, мягко отороченных небом. На великолепную ровность озер, спящих под белыми простынями. На горностаевые ложбины с черной выпушкой редколесья. На морозные радуги. Наконец, на приземистые сосны с дремучими седыми головами. Каждая из них так и просилась на картину «На севере диком стоит одиноко…»