Пограничные характеры

Но уже через неделю разнеслась весть, что Брандт назначен исполнять должность помощника бургомистра. Его бывший коллега, преподаватель белорусского языка Олесь Петрович Ломоносенко, столкнувшись с ним на улице, машинально произнес: «Здравствуйте, Лев Георгиевич», но тот прошел мимо него, словно не видя, продолжая по своей привычке бравурно бубнить под нос оперный мотив.

Грань была положена. Прежние контакты прекращены раз и навсегда. Всем своим видом старый Брандт показывал, что его недавнее прошлое в этом городе было несерьезным, нечто вроде шутовского маскарада, и лишь теперь начинается настоящее дело.

В это время за несколько сот километров от Витебска, ничего не зная еще о судьбе родного города, вырвавшись из окружения, пробирался литовскими лесами Трофим Андреевич Морудов. Его семья успела выехать из атакуемого с воздуха Каунаса. Поезд добрался до Витебска, — и вновь попал в пылающий город!

Сам Трофим Андреевич, не доходя до города, укрылся в деревне, где жила его тетка.

Через некоторое время в полицию на него поступил донос, и как-то в середине дня, когда он примерял кое-что из довоенной одежды, только что принесенной женою, Морудов увидел в окно, как от околицы движется целый отряд, окружая дома.

— Ну, это за мной, — сказал он жене. — Я могу начать отбиваться, но тогда поплатиться вся деревня.

— Не делай этого, — плача, воскликнули помертвевшие жена и тетка.

Все трое обменялись отчаянными прощальными взглядами.

Морудова схватили и, когда уже повели, у его жены вырвался приглушенный вскрик:

— Иезус Мария!

Начальник полицейского отряда живо обернулся.

— Пани говорит по-польски?

Он отошел с нею в сторону и выслушал, уже внимательно, ту версию, которую пытался рассказать и сам Морудов: горожанин пришел за продуктами к родственникам и застрял по нездоровью.

Поляк-полицейский сделал вид, что поверил. Это была счастливейшая случайность. Он велел отпустить арестованного и на прощание даже показал донос за двумя подписями, чтоб знали, кого впредь остерегаться.

Странное происшествие окружило Трофима Андреевича ореолом некой опасной таинственности: местные власти боялись с ним связываться. А когда он наконец перебрался в Витебск и поступил на завод, который находился в привилегированном положении, так как поддерживал в порядке все городские коммуникации — немцы не без опаски готовились к первой русской зиме, — то деревенские власти и вовсе вздохнули с облегчением: избавились от опасного соглядатая!

Морудов убедился на этом маленьком примере, что не так страшен немецкий черт, как расписывают его сами немцы, если только противопоставить русскую смекалку, убежденность в своей правоте, храбрость да удачливость. А в свою счастливую звезду Морудов верил крепко: ведь он был на родной земле!

Но как изменился город! Он не узнавал улиц, не узнавал людей. Больше не бегали по горбатым витебским улочкам шустрые трамвайные вагоны; фабрики замерли; город погрузился во мрак. Вечерами в уцелевших домах лишь ненадолго зажигались керосиновые лампы или тусклые самодельные коптилки, а то и просто лучины.

Перейдя по временному мосту на правобережье, Морудов был вынужден искать проход к собственному дому. Целые кварталы развалин, остовы железных кроватей! Какое-то зловещее скопище кроватей: на первых, на вторых этажах, на уцелевших перекрытиях. В одном доме повисла над провалом первого этажа печь, и на загнетке — утюг. Электрический утюг, провода которого обуглились, но сам он почему-то даже мало закоптился и в свете дня сиял печальной никелевой звездочкой…

Еще больше изменились люди; их отличал пришибленный, потрясенный вид; Витебск был битком набит карательными отрядами! В подвалах политехникума схваченных горожан пытала контрразведка; в зданиях медицинского и ветеринарного институтов обосновалась не менее опасная и свирепая фашистская комендатура. Буквально каждый квартал держали под неусыпным вниманием карательные отряды абвера. На площади, где ставилась обычно разукрашенная игрушками и цветными огоньками елка, теперь возвышалось иное дерево — сколоченная из толстых плах виселица… Словно по страшному колдовству все в городе переменилось со знака плюс на знак минус — что предназначалось для добра, стало служить злу. Но совесть не хотела с этим примириться!

Морудов почти не встречал знакомых лиц. Те, кто не уехал, были, видимо, схвачены или попали в гетто, откуда мученический путь вел лишь к безымянным могилам на дне Духовского оврага…

И вдруг навстречу, нос к носу, прежний сослуживец. Однако какая перемена! С первых слов тот заявил, что исполняет должность районного бургомистра.

— По стопам старика Брандта? — не сдержавшись, прошипел Морудов. — И много вам платят?

Тот испуганно оглянулся.

— Замолчи, ради бога! И вообще, уходи из города. Я ведь знаю, ты сидеть смирно не будешь, а когда тебя схватят, все подумают, что это я тебя выдал.

— Мне уйти, а город на вас оставить? Не выйдет… — И вдруг переменил тон. — Хватать меня не за что, я человек мирный, цивильный. Недавно на завод устроился. Мастер Ганс Миллер мною доволен.