Пограничные характеры

С выцветших фотографий, чудом уцелевших на дне деревенских сундуков, на нас с одинаковой открытостью смотрят довоенные юноши, добродушные и непреклонные. Воспитанные для всего хорошего, они, не колеблясь ни минуты, приняли на себя и все горестное. В Наро-Фоминском районе вблизи Москвы живет старшая сестра Родионова Матрена; все ее три брата — Григорий, Василий и Петр — погибли на фронтах. О Петре Родионове друзья-однолетки, что жили с ним по соседству, в тех же фабричных бараках, вспоминают как о мальчике веселом, предприимчивом, с художнической жилкой. Когда играли на заросших островках реки Нары, на чьей бы стороне он ни был, всегда выходил победителем. Увлекался чтением, особенно много читал про путешествия. В зимнее время по вечерам на кухне собирались в кружок, и он начинал рассказывать прочитанную книгу. Однажды Петя Родионов даже сам пустился было к Черному морю на крыше вагона… Хорошо рисовал, так что учитель рисования Рыбаков ставил его примером. Жаль, картин не сохранилось! Изображал он на них обычно цветущие фруктовые сады, речку и опрокинутое в нее голубое небо. Подросши, сознавался: «Моя слабость — люблю детей!» Его первым занятием была работа пионервожатого. А уж потом он попросился служить в пограничные войска, окончил военное училище…

5-я застава на хуторе Эйги была расположена с точки зрения обороны не очень удачно, посреди сырого леса и в окружении болот; негде укрыться, некуда поставить пулемет. Восемнадцатого июня был дан приказ закрепиться возле дома лесника, вырыть по краю песчаного бугра окопы, подготовить площадки для станковых пулеметов. Ночью с двадцать первого на двадцать второе июня пограничников сон не брал. Сошлись в палатке возле дежурного, и политрук Родионов предупредил о возможной провокации. Наряды с границы подтвердили: на немецкой стороне появились танки и тыловые части. В три часа ночи повар Карпенко уже роздал завтрак. Все заняли свои места. Перенесли в окопы оружие и боеприпасы… Ждали.

В лесу светает медленно. Мрак еще клубился возле каждого бугорка. Стволы не отбрасывали теней, но сами заполняли пространство призрачным хороводом. Небо за кудлатыми ветвями проглядывало урывками; розовеет оно или нет — не разобрать. И вдруг над головами прошелестел первый снаряд: начался артиллерийский обстрел города Таураге. «Мы знали только одно, — вспоминал командир отделения Григорий Семенович Котляр, — пока живы, наша задача не дать фашистам пройти ни метра нашей земли».

В Таураге находился штаб 106-го пограничного отряда. Там служил мой отец, Алексей Сергеевич Обухов.

Когда я услышала первый орудийный залп, за окном побелело, и стенные часы явственно показывали двадцать минут четвертого. Мелькнула мысль, что где-то далеко лопнула шина. Второй взрыв, поближе, заставил смятенно взмолиться: «Пусть это будет шина! Третий снаряд разорвался под окном, взметнув булыжник выше стрельчатой крыши. Звонко посыпалась черепица.

Младшие сестра и брат заспанно таращили глаза: это что, это что? «Это маневры», — отвечала мать, натягивая им ботинки и не попадая шнурками в дырочки.

Мишенью был соседний дом — штаб погранотряда. Снаряды ложились плотно, один подле другого. В нашем дворе их разорвалось восемь. Конечно, я не слышала близких разрывов: нас всех оглушило и опалило горячим воздухом. Лишь когда снаряды со свистом летели над крышей, бьющиеся сердца отсчитывали секунды: «раз, два, три…»

— Ба-ах!

«Мимо, мимо! Кажется, мимо…» Так в грозу считают промежуток между молнией и громовым раскатом. Маленькие и сейчас спрашивали:

— Это гроза?

И вот когда, как пробка из бутылки, вылетела дверца — сбежались в подполье скорее по инстинкту, чем по разуму, дом уже загорелся, и оно перестало быть безопасным, — сосед-литовец вдруг выскочил на середину в каком-то сумасшедшем исступлении:

— Проклятый! Не напился еще крови, проклятый?!

Позже мне приходилось много слышать бранных слов, которые обрушивали на голову Гитлера. За колючей проволокой лагеря в Новомистисе их произносили сдавленно. В сорок четвертом году, уже при наступлении советских войск, псковская старуха, растерявшая детей и внуков, громко молилась, всплескивая ладонями: «Порази его, пресвятая богородица! Дай победу Красной Армии!»

По капле копилось народное море гнева.

Но в тот первый день, когда, оглушенные, мы едва могли соединить свои переживания в непривычном слове «война», я видела самое зарождение этой праведной ненависти. Литовец Леонидас прыгал в одних подштанниках по земляному полу и потрясал кулаками. Его жена — немка, тоже босая, хватала мужа за руки, тянула вглубь.

— Лоничка, майн гот, отойди! — обернувшись к нам, с трудом подбирала слова: — Мы русские, немцы, литвины… нам не надо война, зачем война?

Прижимаясь к вздрагивающим от взрывов стенкам, каждый недоумевал вместе с нею: зачем?

Подобный вопрос уже не возникал ни у Тужлова, ни у Родионова. Они сражались.