Пограничные характеры

— Мы потеряли все, кроме мужества. Мы ведь были кадровые военные и решили не сдаваться, несмотря ни на что. Связи не было, но в нас жила уверенность, что это временно, что наши вернутся. Нас считали без вести пропавшими, а мы в это время шли и подбирали оружие погибших. Что не могли унести с собой — закапывали. Однажды захватили немецкую почту, и вот что было написано в одном письме: «Здесь очень много сталинских бандитов, и смерть ждет нас из-за каждого куста». Конечно, испуг врагов прибавил нам силы. Сам я был командиром диверсионных групп. Так что вы видите перед собой крупного диверсанта, — сказал он усмехнувшись.

— Понемногу мы разжились техникой, — продолжал Сермяжко. — Танкетки — наши «комсомольцы», как мы их называли, — выскакивали из леса всегда неожиданно. Налупят фрицев — и обратно в лес. Фрицы только, как гадюки, высовывают головы из травы: «Откуда? Что это?» А нас уже нет. Спрячем, замаскируем — и до следующего раза.

В Смолевичах был комендант. Собственноручно убивал перед завтраком двух человек, к обеду четверых, к ужину — пятерых. Этого зверюгу уничтожил наш отряд. Мины приходилось делать самим, я руками тол забивал. А выплавляли его из немецких бомб — прямо на костре. Я за войну около трех тонн так выплавил. Когда в Минске готовилось покушение на гебитскомиссара Кубе — а сделала это Вера Мазаник, сейчас она библиотекарь в Академии наук, — мы ей доставили портативную мину в сумочке. Вера ее подвесила под кровать Кубе. А еще помню взрыв в офицерской столовой. Отпилили снаряд, вмонтировали заряд с ртутью и в бидоне молока подвезли к самой столовой. Там работала наша девушка Надя Козлова. Она вложила мину в цветочную вазу. У мины был срок сорок минут. Так вот, двадцать минут Надя еще подавала кушанья и лишь потом вышла. Ее ждали три наши машины, чтобы на случай погони запутать следы. Только мы ее увезли — грохнуло. Шел офицерский банкет после больших расстрелов, — помолчав, добавил Сермяжко: — Перед ним лежала груда фотографий: тех, кого уже нет в живых, или на кого время потом наложило свои следы. Но на снимках все были одинаково молоды — ровесники слушателей. Их наивные бесстрашные лица пристально смотрели с пожелтевших четырехугольничков на следующее поколение. Фотографии ходили по рядам, их передавали молча из рук в руки.

— Четвертого июля 1944 года мы соединились с нашими войсками, — сказал Константин Прокофьевич, опуская указку. — К концу Отечественной войны у нас в Белоруссии не существовало ни одной семьи, где бы не было партизан.

Когда Сермяжко уезжал, начался боевой расчет. Мы садились в газик вместе с ним и лишь краем глаза увидели, как перед крыльцом выстроился ряд зеленых фуражек.

— А знаете, — сказал вдруг Сермяжко, — у нас в отряде был тоже один пограничник. Он никогда не расставался с зеленой фуражкой. Кажется, я забыл про это сказать…

ПЕСКИ ПУСТЫНЬ

Нет людей немногословнее и вместе с тем красноречивее бывалых пограничников. Емкое понятие «граница» можно разворачивать в пеструю ленту необычных историй, а можно сжать в, одно-единственное слово.

— Граница, — задумчиво произносит пожилой полковник.

Я настораживаюсь. Вспыхивает надежда: не запев ли это какой-нибудь пограничной были?

Полковник дышит и не надышится туманной прохладой балтийского побережья: тридцать лет в погранвойсках — и более двадцати пяти из них в раскаленных песках прикаспийских пустынь!

Однажды в отряд приехали репортеры кинохроники. Принял он их в затемненном кабинетике с устойчивым запахом масляной краски. Не то, чтобы недавно был ремонт, а просто от жары пузырились стены. «Расскажите, что у вас особенного?» — «Ничего, — отвечал. — Граница. Обыкновенная граница». Пока вели беседу, пришло донесение: водовозы застряли, буря по дороге, колеса песком засыпает. Приезжие встрепенулись: «Какая вода? Где буря?» Ответил с досадой: «Вода нормальная, питьевая. Возим двадцатью цистернами». — «Ага, вот и проблема! Пустыня, вода… Можно нам посмотреть, откуда ее возят?» — «Можно. Только это не близко: за сто тридцать километров ездим к роднику в оазисе». Они переглянулись, однако решения не переменили. Люди молодые, тренированные, трудный путь их не очень испугал. А оазис восхитил своим десятком деревьев. Кинокамера так и стрекотала!