Пограничный легион

А сам лагерь был вовсе не лагерем, а парусинным поселком, городом бревенчатых берлог, разнообразных длинных, беспорядочно разбросанных строений, которые кто-то в безумной спешке свалил в одну кучу. Широкая дорога проходила как раз посередине городка и казалась живой красочной рекой. Джоун ехала между двумя рядами лошадей, осликов, быков, мулов, вьюков, всякой поклажи, фургонов и ярких повозок, похожих на цыганский обоз. Улица напоминала пчелиный рой на вылете, а шумом могла сравниться разве что с бедламом. Вместо тротуаров по сторонам ее были проложены плохо отесанные деревянные мостки, глухо грохотавшие под тяжелыми сапогами мужчин. Одни палатки стояли прямо на земле, другие на деревянном полу, третьи на бревенчатых настилах. Дальше начинались ряды хижин — склады, лавки салуны, а за ними виднелось большое плоское квадратное сооружение, увенчанное сверкающей грубыми золотыми буквами вывеской «Последний самородок». Из него доносился визг скрипок, шарканье ног, хриплый смех. Тут же Джоун увидела каких-то непотребного вида женщин и содрогнулась. Потом им встретились и другие представительницы ее пола — они торопливо проходили по улице с узлами или ведрами, согнувшиеся, изможденные, и сердце Джоун сжалось от боли. Заметила Джоун и праздношатающихся индейцев, и кучки бездельничающих бородатых мужчин, очень схожих с бандитами Келлза, и завсегдатаев игорных домов, в длинных черных сюртуках, и охотников в бахромчатых куртках из шкур, и смуглых мексиканцев в высоких, остроконечных сомбреро. Однако больше всего в этом кипучем людском потоке было тощих и крепких рудокопов всех возрастов. На них были клетчатые рубахи, высокие сапоги, а за поясом обязательно торчал револьвер. Их загорелые сосредоточенные и хмурые лица то и дело мелькали в пестрой толпе. То были рабочие пчелы этого огромного улья. Все остальные — трутни, паразиты.

Проехав через весь городок, отряд по указанию Смита остановился за окраиной, неподалеку от елового леска, где предполагалось разбить лагерь.

Джоун все раздумывала, какое впечатление, произвел на нее Олдер-Крик, но не могла сказать себе ничего определенного — слишком много всего насмотрелась. И все же из увиденного и услышанного она выделила две контрастные картины: толпы трудяг-рудокопов, рабов своей страсти к золоту, движимых надеждами, амбициями или поставленными перед собой целями — честных, суровых, неутомимых тружеников, однако едва ли не свихнувшихся в бесконечной погоне за богатством; и толпы поменьше, которые, подобно пиявкам, высасывали золото из других, — не копая его мозолистыми окровавленными руками, не пролив ни капли пота.

Место для постоянного проживания Келлза на Олдер-Крике и осуществления его плана было выбрано как нельзя лучше: не видное из города, оно тем не менее отстояло от окраинных хижин не более чем на двести футов, и совсем близко от него находилась лесопилка; к площадке вел неглубокий овраг, сворачивающий дальше к ручью. За лагерем поднимался крутой неровный склон с узкой расщелиной, полузасыпанной обломками выветрившихся пород. По ней бандиты могли приходить и уходить, оставаясь незамеченными. Рядом протекал ручей и росли высокие ели. Почва была тверда — копать тут золото никому бы и в голову не пришло.

Пока Бейт Вуд занимался приготовлением ужина, Клив разводил огонь, а Смит возился с лошадьми, Келлз и Пирс присмотрели площадку для хижины. Они остановились на ровной террасе, позади которой высилась огромная, с дом величиной, скала, испещренная глубокими трещинами. Хижину решили поставить так, чтобы она как бы прилепилась к скале, а сзади, под прикрытием той же скалы, сделать незаметный потайной лаз — в логове бандитов должно быть два выхода.

Потом сели ужинать. Долину заливал закатный свет, почему-то переливавшийся всеми оттенками золота. Косые лучи низкого солнца пронизывали прозрачный воздух над изрытыми склонами, легкую туманную дымку на дне ущелья; они сияли, переливались, окрашивая все вокруг в золотистые тона, словно намекая на несметные сокровища, скрытые в недрах этих гор. Потом золотистый свет померк; его сменил красный. Долина окуталась зловещими тенями — становилось все темнее и темнее.

Джоун видела, как Клив задумчиво следил за игрой света и теней, только не знала, уловил ли он настроение, тонкий смысл этой игры. Потому что какие бы радужные надежды ни связывались с золотым блеском этого нового Эльдорадо, с нежданной славой Олдер-Крика, наводненного толпами отважных трудяг-рудокопов, случилось так, что едва Джек Келлз и Гулден прибыли в лагерь, золотое солнце ушло за горные хребты, словно залитое кровью. Джоун знала, что большие старательские поселки всегда живут счастливой, свободной, честной трудовой жизнью, радуются удаче и богатеют, пока на запах золота туда не слетятся стервятники в человеческом обличье, и поняла, что солнце короткого счастливого дня Олдер-Крика закатилось навсегда.

Когда на лагерь бандитов спустились сумерки, Келлз обратился к своим людям: