Погребенная во льдах

— Но как нам найти такой ответ? А если мы решим, что нашли его, а это будет неверный ответ… — он запнулся и снова задрожал как в лихорадке.

— Истина никогда не бывает неверным ответом. Мы непременно узнаем истину, Ив, спросив того, кто ее знает. — Кадфаэль быстро поднялся и потянул за собой мальчика. — Не унывай, нет ничего на свете, что было бы точно таким, как нам кажется. Мы с тобой пойдем и снова поговорим с братом Элиасом.

Брат Элиас лежал слабый и безмолвный, как раньше, однако глаза его были открыты и взгляд был осмысленный и безнадежный — видно, его мучило огромное горе, от которого не было средства. К больному вернулась память, но это не принесло ему ничего, кроме боли. Он узнал их, когда они присели по обе стороны кровати, — мальчик, не ждавший ничего хорошего от этого посещения, и брат Кадфаэль, сосредоточенный и деловитый, готовый предложить питье и наложить свежую повязку на обмороженные ступни больного. Благодаря своей огромной жизненной силе брат Элиас, находившийся в расцвете лет, был физически в приличном состоянии. Он не потерял даже пальцы на ногах и не подхватил сильной простуды. Только его сломленный разум противился лечению.

— Этот мальчик сказал мне, — просто начал Кадфаэль, — что к тебе вернулась память. Это хорошо. Человек должен знать все свое прошлое, нельзя от него отказываться. Теперь, когда ты знаешь все, что случилось в ту ночь, когда тебя бросили, посчитав мертвым, ты можешь воскреснуть из мертвых полноценным человеком, а не обрубком. Вот этот мальчик служит доказательством того, что прошлой ночью ты сделал доброе дело, — и еще сможешь сделать много хорошего.

Запавшие глаза смотрели на Кадфаэля с напряжением, лицо больного исказила горькая судорога неприятия и боли.

— Я был в твоей хижине, — сказал Кадфаэль. — Я знаю, что ты и сестра Хилария укрылись там, когда разыгралась метель. Тяжелая ночь, одна из самых тяжелых в этом суровом декабре. Сейчас погода становится мягче, будет оттепель. Но в ту ночь был жгучий мороз. Люди, застигнутые в такую ночь в пути, должны лежать в объятиях друг друга, чтобы хоть немного согреться. И именно так ты обнял ее, чтобы сестра Хилария не замерзла. — Темные глаза больного загорелись яростным огнем, и видно было, что брат Элиас внимательно слушает. — Я тоже, — продолжал Кадфаэль, осторожно подбирая слова, — в свое время знал женщин. Но никогда не был близок с ними против их воли, никогда — без любви. Я знаю, что говорю.

Больной голосом, охрипшим после долгого молчания, слабо произнес:

— Она мертва. Мальчик мне сказал. Я причина этого. Позволь мне уйти за ней и упасть там к ее ногам. Она была такая красивая и верила мне. Маленькая и мягкая в моих объятиях, приникла ко мне и доверилась… О Боже! — взмолился брат Элиас. — Разве это правильно — так жестоко меня испытывать, когда я был весь опустошен и так изголодался? Я не мог вынести этот огонь, сжигавший меня…

— Это я понимаю, — сказал Кадфаэль. — Я тоже не смог бы этого вынести. Я вынужден был бы поступить так же, как ты. Боясь за нее и думая о спасении своей души — хотя это менее благородный мотив, — я бы оставил ее одну спящую, и ушел бы в снегопад и мороз, чтобы вернуться к ней на рассвете и вместе отправиться в дальнейший путь. Ты ведь так и поступил?

Ив наклонился и, затаив дыхание, с горящими глазами ждал ответа. А брат Элиас продолжал сокрушаться:

— О Боже, как я мог ее оставить! Почему у меня не хватило стойкости и веры, чтобы выдержать это томление… Где покой, который мне обещали, когда я принимал постриг? Я ушел и оставил ее одну. И она мертва!

— Мертвые в руках Божьих, — сказал Кадфаэль. — И Хьюнидд, и Хилария. Не надо желать, чтобы они вернулись. У тебя там защитница. Ты полагаешь, ее душа не знает, что когда ты ушел в лютый мороз, то завернул ее в свой плащ, а сам убежал от нее в одной рясе? А это была убийственно холодная ночь, и ты должен был находиться на улице все часы, оставшиеся до рассвета.

Хриплый голос ответил:

— Но этого оказалось недостаточно, чтобы помочь ей или спасти. Мне следовало быть более сильным в вере, чтобы противостоять искушению, посланному мне, и оставаться с ней, хотя все во мне горело…

— Так ты можешь сказать своему исповеднику, — твердо посоветовал Кадфаэль, — когда достаточно поправишься, чтобы вернуться в Першор. Но ты должен преодолеть самонадеянность и не осуждать себя за то, что не сделал того, что было выше твоих сил. А все, что ты делал, было сделано из заботы о ней. То, что плохо, — достойно осуждения. То, что хорошо, — должно быть одобрено. Если б ты остался с ней, то не обязательно смог бы помешать тому, что произошло.

— В худшем случае я мог бы умереть вместе с ней, — возразил брат Элиас.