Погребенные

Казалось, особая магия заключается в символах, значение которых мне не суждено понять. Водя пальцем по строчкам, я не знала, что написано на жёлтом от старости листке: любовное письмо или же оскорбительная записка.

От семьи Ришар, когда-то богатой и известной, остались жалкие осколки. Все так или иначе умерли: родители моего отца погибли в авиакатастрофе, а сам он застрелился. Где-то на другом конце Франции обитала тётка, но мы так давно не виделись, что я привыкла считать себя последней из ришаровского помёта.

Несмотря на это важное обстоятельство, в отличие от матери, я почему-то не испытывала особенного пиетета по отношению к семейной истории, фамилии и прочим регалиям. Я ничего не знала о семье Ришар, а потому не чувствовала какой-то глубокой, особой связи с прошлым своих предков. Нас всегда было только трое: я, мама и отец.

Размышляя обо всём этом, я не заметила, как оперлась о спинку дивана, расслабилась, обмякла. Доносящиеся из открытого окна звуки стихли, как и мамины негромкие бормотания в углу коридора.

Снова посмотрев на мятый листок в руке, я почувствовала что-то странное, чему не могла найти описания: глаза вцепились в неизведанные завитки, а пространство вокруг расфокусировалось, превратившись в мутное пятно.

Несколько мгновений в моей реальности существовало только это письмо, словно каким-то магическим образом оно пыталось затянуть меня внутрь. По крайней мере так это ощущалось.

– Прочь, – набатом прогудело в ушах. – Прочь.

Этот голос был новым, незнакомым. Он не принадлежал миру снов, в которых я медленно сходила с ума, но и не принадлежал мне. Вполне реальный, он звучал откуда-то из-под потолка, эхом отражаясь от стен и дешёвой мебели. Голос существовал в реальности, и он гнал меня.

«Прочь. Прочь. Прочь».

Эти слова повторялись снова и снова, а я продолжала сидеть, словно приклеенная к спинке дивана. Ноги и руки взбунтовались, отказывались слушаться, но потом что-то случилось. Пелена отступила, и реальность взорвалась какофонией поглощённых ранее звуков.

– Мам! – закричала я, вскочив с дивана. Сердце заухало в горле. Голова закружилась, но я устояла на ногах и рванула в коридор.

Казалось, меня сейчас стошнит от волнения. Спотыкаясь о разбросанные по полу фотокарточки, с которых за мной наблюдали налитые кровью глазницы, я доползла до двери и привалилась к косяку.

Она стояла, сгорбившись над коробкой. Рылась в старых альбомах и письмах, не поворачивая головы и не реагируя на мои крики. Переведя дыхание, я снова позвала её.

– Домой, – прогудел нечеловеческий голос, вырвавшись изо рта моей мамы. Она неестественно дёрнулась, не с первого раза совладав с шеей. Когда же обернулась ко мне, чёрными глазами выжигая в моей опешившей физиономии дыру, загробный шёпот, слетевший с её губ, добавил: – Я хочу домой.

Внутри что-то щёлкнуло. Так резко, что я прижала пальцы к груди, испугавшись, что сердце действительно выпрыгнет наружу. Но оно лишь колотилось о рёбра, заставляя мои пальцы вибрировать. Когда я наконец собралась с силами, чтобы что-то предпринять, уже не различала, где сон, а где явь.

III

– Ну и дела, – глядя в ту же точку, что и я, прошептал Жерар.

Повинуясь разворачивающимся на телеэкране действиям, мы одновременно склонили головы влево, а затем вправо, и так раз десять, пока эффект от трёх литров утилизированного за последний час пива немного не ослаб.

В грязной пепельнице на маленьком журнальном столике, заваленном тарелками и книгами, тлела сигарета. Жерар снимал крохотную квартирку, поэтому дым быстро распределился по периметру и уже начал концентрироваться у меня под носом.

Я чихнула, и столб пыли, отливающий красным светом, который пробивался из-под плотных, но местами драных штор, взмыл кверху. Молодой Брэд Питт в фильме «Большой куш» втащил кому-то по физиономии, и Жерар глухо хихикнул.

– Домой, – прогудел нечеловеческий голос, вырвавшись изо рта моей мамы. Она неестественно дёрнулась, не с первого раза совладав с шеей.

– Аника, – позвал Жерар, вырвав меня из воспоминания.

– А?

– Ты зависла. – Он несколько секунд пристально разглядывал меня, пока вдруг не промычал: – Так странно.

– Что странно?

– Ты странная.

Я повернула голову в его сторону, в сигаретной дымке пытаясь различить эмоцию, с которой он произнёс эти слова. Сознавшись Жерару во всём, что творилось в моей жизни последние полгода, я ожидала, что он сочтёт меня чокнутой, но… нет. Парень изучал меня с любопытством, без какого-либо двусмысленного намёка, а я, впервые в жизни, добровольно доверила кому-то свой самый страшный секрет.

Даже Патрик, мой бывший парень, не знал о том, что со мной происходило. Мы никогда не ночевали вместе, и каждый раз, когда он просил меня остаться, я словно какая-то преступница, опасающаяся разоблачения, сбегала домой.