Погребённый великан

Аксель не очень хорошо помнил, что случилось после того, как Вистан с Эдвином вышли из кельи отца Джонаса. Должно быть, молчаливый монах Ниниан ушёл вместе с ними, наверное, за мазью для раны мальчика или просто для того, чтобы отвести их обратно, незаметно для чужих глаз. Так или иначе, они с Беатрисой и отцом Джонасом остались втроём, и последний, несмотря на раны и утомление, тщательно осмотрел его жену. Монах не стал просить её снять одежду — к облегчению Акселя, — и, хотя воспоминание об этом тоже было туманно, перед ним возникла картина, как Джонас прижимает ухо к боку Беатрисы, сосредоточенно закрыв глаза, как будто изнутри могло пробиться какое-то едва различимое сообщение. Ещё Аксель помнил, как монах, моргая, задал Беатрисе череду вопросов. Бывало ли ей плохо после того, как она выпьет воды? Беспокоила ли её когда-нибудь боль в затылке? Вопросов было много, и Аксель уже не помнил их все, но Беатриса на один за другим отвечала отрицательно, и чем дальше, тем довольнее становился Аксель. Он встревожился лишь один раз, когда Джонас спросил, замечала ли Беатриса кровь у себя в моче, и та ответила, что да. Но монах кивнул, словно это было нормально или соответствовало его ожиданиям, и тут же задал следующий вопрос. Чем же закончился осмотр? Аксель вспомнил, как отец Джонас сказал с улыбкой: «Стало быть, идите к сыну и ничего не бойтесь». И сам Аксель добавил: «Видишь, принцесса, я всегда знал, что это пустяки». Потом монах осторожно опустился обратно на ложе и лёг, переводя дыхание. В отсутствие Ниниана Аксель поспешил наполнить чашку монаха из кувшина и, поднеся её ко рту недужного, увидел, как на его нижней губе выступили крошечные капли крови, растворившиеся в воде. Потом отец Джонас поднял взгляд на Беатрису и сказал:

— Госпожа, вы, кажись, счастливы узнать правду о том, что называете хмарью.

— И вправду счастлива, отче, потому что теперь нам есть куда идти.

— Будьте осторожны, потому что это тайна, которую кое-кто ревностно оберегает, хотя, возможно, будет лучше, если она выйдет на свет.

— Не моё это дело беспокоиться о том, тайна это или нет, отче, но я рада, что мы с Акселем её узнали и теперь можем поступать соответственно.

— Однако так ли вы уверены, добрая госпожа, что хотите избавиться от хмари? Разве не лучше некоторым вещам оставаться стёртыми из памяти?

— Может, для кого-то и так, отче, но не для нас. Мы с Акселем хотим вернуть счастливые мгновения жизни, которую прожили вместе. Сейчас мы их лишены, словно тать в ночи прокрался в наш дом и украл у нас самое драгоценное.

— Однако хмарь скрывает все воспоминания, не только хорошие, но и плохие. Разве не так, госпожа?

— Мы и плохие воспоминания примем, даже если они заставят нас рыдать или дрожать от гнева. Разве же это не общая наша жизнь?

— Значит, госпожа, плохие воспоминания вас не страшат?

— Чего же в них страшного, отче? Любовь друг к другу, которая сейчас наполняет наши с Акселем сердца, говорит нам, что путь, который привёл нас сюда, не опасен, и не важно, что сейчас его скрывает хмарь. Это как сказка со счастливым концом, и даже ребёнок знает, что не стоит бояться ведущих к нему поворотов судьбы. Мы с Акселем хотим вспомнить прожитую вместе жизнь, какова бы она ни была, потому что дорожим ею.

Под потолком над головой у Акселя, вероятно, пролетела птица. Вздрогнув от этого звука, он понял, что на пару минут действительно уснул. Ещё он понял, что стук топора прекратился и наступила тишина. Воин уже вернулся в келью? Аксель ничего не слышал, и ничто за чёрным силуэтом стола не указывало на то, что на стороне Эдвина в комнате спит кто-то ещё. Что же сказал отец Джонас, осмотрев Беатрису и покончив с вопросами? Она ответила, что да, ей приходилось замечать кровь в моче, но он улыбнулся и спросил что-то ещё. «Видишь, принцесса, — сказал Аксель, — я всегда знал, что это пустяки». И отец Джонас улыбнулся, несмотря на раны и усталость, и сказал: «Идите к сыну и ничего не бойтесь». Но вопросов монаха Беатриса никогда не страшилась. Он знал, что она страшилась вопросов лодочника, ответить на которые было потруднее, чем на вопросы отца Джонаса, вот почему она так радовалась, что узнала причину хмари. «Аксель, ты слышал? — торжествовала она. — Аксель, ты это слышал?» Её лицо светилось от счастья.

Глава 7

Акселя трясла чья-то рука, но к тому времени, как он сел на кровати, фигура уже переместилась в другой конец комнаты, согнулась над Эдвином и шептала: «Быстрее, мальчик, быстрее! И ни звука!» Беатриса тоже проснулась, и Аксель, ёжась от холода, нетвёрдо встал на ноги и потянулся вниз, чтобы сжать протянутые к нему руки жены.

Стояла ещё глухая ночь, но снаружи доносились голоса, и внизу во дворе, без сомнения, горели факелы, потому что на стене напротив окна рябили полоски света. Разбудивший их монах подтащил к ним мальчика, ещё полусонного, и Аксель узнал прихрамывающую походку отца Брайана прежде, чем лицо последнего вынырнуло из темноты.