Погружение в отражение

– Что это? – крикнул он, едва Ирина появилась на пороге.

– Что – что?

– Это! – он стукнул о край стола сложенной газетой с такой силой, будто убивал муху.

– Это? «Ленинградская правда», если не ошибаюсь.

– Вы дуру-то из себя не стройте, Ирина Андреевна! Посмотрите-ка сюда…

Он раскрыл газету, и она увидела внизу большую статью на всю ширину страницы, кажется, это называется «подвал», с броским заголовком «Бессилие Фемиды».

– Ого! Разрешите?

– А вы не читали?

– Павел Михайлович, я работающая мать-одиночка. У меня нет возможности по утрам изучать свежую прессу за чашечкой кофе.

– Ну так ознакомьтесь.

Статья начиналась с панегирика мудрым следователям и отважным сотрудникам милиции, которые быстро и оперативно убрали с улиц опасного убийцу, а потом плавно съезжала на обличительный пафос в адрес Ирины.

«Вы подумаете, что люди теперь вздохнут свободнее? Отнюдь! Несмотря на весомые доказательства, судья не спешит вынести решение. Вместо этого она занимается тем, что русские классики называли «крючкотворством» и справедливо обличали в своем творчестве. Но, видимо, судья Полякова плохо успевала в школе по литературе, потому что ее действия достойны пера Гоголя или Салтыкова-Щедрина, а не скромных способностей автора данной статьи. Народный судья обязан видеть разницу между сутью и буквой закона. Советские граждане хотят не крючкотворства, а справедливости! Они имеют право ходить по улицам с гордо поднятой головой, зная, что органы правопорядка берегут их покой. Советские люди хотят знать, что, когда работники милиции изобличают преступника, он не будет отпущен из-за нерешительности и профессиональной непригодности судьи…»

– И далее по тексту, – вздохнул председатель, забирая у нее из рук газету, – что делать будем, Ирина Андреевна?

– Это пусть редакция думает, что она будет делать после того, как выпустила такой материал. Как бы то ни было, они не имеют права называть Еремеева преступником иначе как по приговору суда.

– Вы вообще понимаете, что про вас вышла статья в советской печати! – начавший было успокаиваться, Павел Михайлович снова разъярился. – И статья эта отнюдь не хвалебная! В моем суде занимаются крючкотворством, вот за что придется отвечать, а что они назвали Еремеева преступником, то этого никто даже не заметит.

– А кто автор?

– Сергеев какой-то.

– Не знаю такого, но думаю, что статья вышла с подачи Лестовского, и он мне за это ответит.

– Вы лучше о себе позаботьтесь, Ирина Андреевна. Послушайте, когда я брал вас на работу, то думал, что приобретаю отличного специалиста, а теперь вижу, что вы затягиваете процесс, придираетесь действительно ко всякой ерунде…

«Видите или в газете прочитали?» – Ирине очень хотелось нахамить, но она сдержалась.

– Что непонятно вам в этом деле? В один день можно было все закончить, а вы развели бодягу на ровном месте. Ясно же, у парня после Афгана крыша поехала, вот и начал убивать. Зачем вы окулиста еще вызвали? А гаишников дернули с какой целью? Вам кто-то сказал, что эти преступления не могли быть совершены без помощи транспортного средства? Похоже, Ирина Андреевна, я сильно в вас ошибся, когда составлял впечатление по громкому процессу Мостового. Тогда вы показались мне решительной и самостоятельной судьей, но сейчас я вижу, что вы и в тот раз проявили мягкотелость и бессилие, вам просто повезло, что он оказался невиновен.

«Да уж, такое бессилие, что дальше ехать некуда», – фыркнула про себя Ирина и выпрямилась.

– Павел Михайлович, если я откажусь от крючкотворства, как советует автор статьи, которого будем считать анонимом, то ступлю на территорию самоуправства, – процедила она, – приговор должен быть подкреплен доказательствами, чтобы у вышестоящих инстанций не было оснований отменить его. С этим вы, надеюсь, согласны? Думаете, Верховный суд утвердит приговор, в котором мое внутреннее убеждение зародилось из воздуха? Тоже, между прочим, будет повод для статьи в газете. Дальше, если вы снимете меня с дела, то придется все начинать заново, и процесс затянется еще сильнее.

– Это единственное, что меня останавливает.

– Сегодня все решу.

Председатель хмуро посмотрел на нее:

– До выходных, – буркнул он.

– Хорошо, до выходных.

С ненавистью взглянув на холеную и раскормленную физиономию Лестовского, Ирина отодвинулась от него подальше, почти прижавшись к ноге Сухофрукта.

«Ладно, после приговора ты у меня узнаешь, как пасквили писать, – подумала она, надеясь, что Владлен Трофимович прочел все, что надо, в ее презрительной улыбке, – может, до суда не дойдет, но в твоих журналистских кругах я тебе жизнь подпорчу, не сомневайся».

Она храбрилась, чтобы скрыть от себя самой леденящий страх – если в ход пошла такая тяжелая артиллерия, как советская печать, то ставки очень высоки, и голова какой-то там судьи ничего не значит.