Пояс Богородицы

— Коня мне дайте, коня, — закричал, вбегая во двор, Генрих, — я должен быть рядом с ней!

— На, возьми, — отдал ему своего Гаврилко. — Мы вас сейчас догоним!

— Ну скоро там лошади будут готовы? — раздраженно спросила Анница у Клима.

— Все, все хозяйка… Еще пару минут…

…Генрих быстро догнал повозку и поехал рядом, изредка заглядывая в окошко, чтобы проверить, как себя чувствует Настенька. Окошко было маленькое и забрано решеткой, так что увидеть ему ничего не удалось, но, прокричав вопрос о том, как она себя чувствует, он услышал в ответ, что хорошо и что чем дальше они отъезжают, все лучше…

Они уже миновали Преображенский монастырь и свернули на дорогу, ведущую на Медынь — Боровск — Москву.

Здесь дорога была пустынной, большинство московских войск сгруппировалось на берегу, а в тылу можно было увидеть лишь раненых или связных.

Впереди показался пустынный перекресток лесных дорог, и Генрих оглянулся, надеясь, что Анница и ее люди уже где-то недалеко, но их еще не было.

Оглянувшись, Генрих не мог видеть, как один из всадников охраны по сигналу командира отстал, поравнялся с Генрихом, неторопливо вынул из ножен саблю и, когда Генрих снова повернулся, со всего размаху нанес удар.

Он наверняка снес бы Генриху голову, но его конь споткнулся, и удар получился скользящий.

Так или иначе, Генрих с окровавленной головой и разрубленным плечом свалился с коня замертво, а всадники с повозкой резко свернули на лесную боковую дорогу, углубились в лес и остановились.

Здесь они, как бы повторяя не раз хорошо отлаженные действия, молча спрыгнули с лошадей, быстро сняли повозку с колес, приделали к ней длинные рукоятки и, перерезав своим лошадям вены, чтобы кони быстро истекли кровью и не достались противнику, подхватили носилки с повозкой и бесшумно понесли их по узкой лесной тропинке, с трудом разворачиваясь на крутых поворотах. В определенном месте в густом кустарнике они остановились, и один подал негромкий знак криком птицы. Через несколько минут из кустов вынырнул десяток пеших, легко одетых татар. Они молча перехватили тяжелую ношу и бесшумно понесли ее дальше. Люди, одетые как московские воины, теперь превратились в арьергард охраны.

Их никто не заметил, и они благополучно оказались на болотистом, заросшем кустарником берегу Угры.

Слева и справа за излучинами реки гремели пушки, но здесь, на болоте, было тихо.

Татары осторожно вступили в воду, и тут оказалось, что повозка изготовлена еще и как лодка — они поплыли, толкая ее и поддерживая по бокам, потихоньку приближаясь к западному берегу, никем не замеченные с восточного.

Измученная тряской дороги и болезнью, Настенька, успокоенная присутствием рядом Генриха, задремала, а когда очнулась, не поверила своим глазам.

Сначала она подумала, что ей снится очень странный сон.

Она бесшумно переплывала Угру — вдали виден знакомый с детства силуэт маковок Преображенского монастыря, только почему-то не с той стороны, с которой она видела его всегда, а с противоположной…

Потом она взглянула в окошко и увидела, что плывет не в лодке, как ей показалось сначала, а по-прежнему сидит в той же повозке, которая почему-то теперь пересекает речку.

И только когда повозка причалила к берегу и оттуда вдруг выбежала целая толпа татар с радостными воплями, она, наконец, поняла, что случилось, и потеряла сознание.

Глава пятая НАСЛЕДСТВО ВЕЩЕГО СТАРЦА

— …Итак, до торжественной церемонии венчания и свадебного празднества остается ровно три недели, — сказал князь Федор Бельский и обвел взглядом присутствующих.

Михайло Олелькович, как обычно, уже с утра слегка навеселе, обложившись мягкими подушками, благодушно заглатывал маринованные сливы из большой вазы, со звоном сплевывая косточки в серебряную чашу.

Иван Ольшанский сидел на жесткой лавке, выпрямившись в струнку, сурово и сосредоточенно глядя прямо в глаза брату, будто боялся пропустить хоть одно слово.

Василий Медведев скромно пристроился в углу на табурете, так, будто он заглянул сюда случайно на минуту и вот-вот собирается уйти.

Юрок Богун, канцлер князя Федора, ничего не записывал, но держал наготове перо, краску, чернила и чистые листы бумаги, сидя за письменным столом позади хозяина.