Пояс неверности

Шкалик увидел, как выходили из ресторана Адам и Хачик со свитами. Озабоченность на лицах подтвердила догадки: идет сговор, в который его не посвятили. Он набрал на мобильнике номер Тимохи, тот что-то простонал в ответ. Ага, Тимоха дома. Петя предупредил, что хочет повидаться с ним немедленно, срочно! Запрыгнул на сиденье «БМВ» и помчался к Тимошенко.

— Не отставать! Бегом! Не останавливаться! — подгонял Каракуль.

Они бежали по лесу уже часа полтора. Бежали? Да, удавалось и бежать, но то и дело наталкивались на препятствия — завалы из стволов деревьев, заросли, кручи, глубокие овраги и ямы. Если учесть еще темноту, так продвижение по лесу вовсе казалось невозможным. К счастью, светили луна и звезды, правда, этого света было слишком мало. Но Каракуль заставлял не просто идти, а бежать, бежать, чтобы согреться. Он разрезал свою рубашку, обмотал ступни Лии, чтобы она не поранила босые ноги. Устав до изнеможения, Лия остановилась, обняв ствол дерева:

— Не могу больше. Я согрелась, давайте отдохнем.

— Вперед, только вперед! — Каракуль безжалостно оторвал ее от ствола. — Держись за меня — и вперед, бегом. Иначе ты умрешь от переохлаждения.

— Но я не могу! — закричала Лия, вырвалась и села на землю. — Я не могу и не хочу! Мне все равно, как умереть. Не сейчас, так потом нас найдут и…

— Я сказал, вставай! — завис над нею Каракуль.

— Мама, уже немного осталось, — соврал Антоша. Он тоже устал, дышал так же тяжело, но, дав обещание Каракулю не доставлять хлопот, по крайней мере старался выполнять его.

— Антоша, я правда не могу больше, — извинилась Лия перед сыном.

Юноша, увязавшийся за ними, лишь молчал, вцепившись в дерево, и дышал, дышал. Каракуль рывком поставил Лию на ноги, но ее тянуло вниз, на землю. От бессилия она расплакалась. Каракуль присел на корточки, объяснил популярно, без напора:

— Ты должна. Скоро откроется второе дыхание, поверь, станет легче. Мы из подвала выбрались, от стволов убежали, ты не можешь так просто сдаться. Ты должна идти. Сама! Так надо! Отдохнула? (Лия утвердительно, но вяло кивнула.) Тогда пойдем. Давай руку.

— Откуда ты знаешь, куда идти? — спросила она, держась за него обеими руками.

— Я все же сибиряк, — ответил он, убыстряя шаг. — А здесь все дороги на юг ведут, к морю. Вперед! Антошка, ты где?

— Здесь, с Раджем, — пролепетал мальчик. — Я держусь за веревку на шее Раджа.

— Молоток. Пацан, ты живой?

— Живой пока, — тяжело пробормотал тот.

— Не отставать, бегом!.. На два шага вдох, на четыре выдох!..

Тимоха лежал на животе, стонал, вероятно, поднялась температура. Он не встал с постели навстречу Пете, только повернул к нему голову. Одеяло закрывало Тимоху по плечи, лицо сильно разбито, особенно нижняя губа и нос. Шкалик поставил стул около кровати с пологом — Тимоха любитель вычурностей, — взобрался на стул, свесив ножки, нахмурился:

— Кто тебя так?

— Братки Булькатого, — прохрипел Тимоха и зарыдал.

От побоев так жалобно не рыдают, — сообразил Петя, потому уточнил:

— Только били?

— Не только, — огрызнулся Тимоха. — Опустили, падлы!..

Петя Шкалик спрыгнул со стула, отбросил одеяло. Голый Тимоха запротестовал, но Шкалик строго прикрикнул на него:

— Да посмотрю только, не ерепенься, сам-то ты не сможешь… — раздвинул ягодицы Тимохи, отчего тот громко завыл. — Ни хера себе! Тебе в больницу надо. Жопу разорвали.

— Заживет, — проблеял Тимоха.

— Сколько их было?

— Трое. Гады!

— Не-а, не заживет, — «успокоил» Шкалик. — Ты ж посрать не сможешь, а того хуже — заражение получишь. В больнице зашьют…

— Да? Позориться? — взвизгнул Тимоха со слезой в голосе. — Жрать не буду, подожду, пока заживет.

— Ты ж вроде, как говорят в народе, любишь это дело… ну, с пацанами… — всего лишь намекнул, чтоб не обидеть прямым текстом, Шкалик.

— Когда я! — взвился Тимоха, но тут же застонал от боли, так как резко дернулся. — Но не когда меня! Разницу чувствуешь?

— За что тебя так? — Петя взобрался на стул, сложил на груди ручонки крест-накрест, выжидающе уставился на несчастного.

Раз опустили, значит, было за что. Тут отнекиваться, врать бессмысленно. А Тимоха нуждался в участии, жалея себя, хотел услышать слова жалости еще хоть от кого-нибудь, посему признался:

— Булькатый предложил дружить против Хачика. Я сдал его Хачику, думаю, Хачик сдал меня Булькатому. Больше не за что. Вот и все. Неблагодарная жирная свинья.

— Не любят они нас, — констатировал Шкалик. — С этими волками нельзя кентоваться. Им сколько ни делай добра, помнить не будут, а то и накажут, как тебя. Им только пасти надо рвать, рвать безжалостно.

— А… все из-за бабы! Попадись она мне!

— Не пори ерунды! — осадил его Шкалик. — Баба здесь ни при чем, она свою шкуру спасает, на то имеет право. Из-за бумаг Алекса все, это точнее. Так ведь? Ты хотел подлизаться к Хачику, а он тебя откинул носком ботинка, как кусок дерьма. А сами, я имею в виду Булькатого и Хачика, по моим наблюдениям, договорились меж собой на банкете. Меня не позвали в стаю. Нам с тобой тоже держаться надо вместе. И посмотрим, кто кого.

— Да что мы можем с ними сделать? — прохрипел Тимоха.