Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Тут началась такая сцена, какой я отроду еще не видывал в моей жизни и ничто на меня от роду так не действовало. Прочитав письмо, он начал плакать горько и хотел говорить, но дыхание совсем сперлось в груди его, и он говорил отрывистые слова. Потом начала пронимать его дрожь, минуты через две он начал кричать; с ним сделались страшные конвульсии. Представьте себе, что тогда со мной было. Конвульсии усиливались, он кричал ужасно. Прибежал лекарь. Я спрашиваю у него каждую минуту: ist es gefährlich? – Ich weiß nicht. Ja es ist gefährlich. – Wird er sterben? – ich weiß nicht, ich kann jetzt nicht antworten [Это опасно? – Не знаю. Да, это опасно. – Он умрет? – Не знаю. Не могу пока ничего ответить (нем.)]. Я не видел никогда никого в таком положении. Вдруг видел брата и чувствовал, что я некоторым образом причиною сему, дав ему письмо. Лекарь говорит, что ему тоже не случалось видеть подобного сему положения. Я мучился и бегал по комнате, не зная, что делать. Ему стали давать лекарство, он не хотел принимать его. Наконец, я приближился и старался дать ему услышать, что ето письмо не будет отдано, что я деру его и изодрал в самом деле перед его глазами. Тут с полминуты спустя он принял лекарство, но не скоро припадок его утишился, он возобновился, перестав на несколько минут, с такою же силою. И еще был ночью. Больше часу все продолжалось, потом прошло, но ему завалило грудь. Вчера груди было легче, но болела голова (2695–2698: 92–93 об.).

Неизвестно, насколько правдиво это описание. Может быть, с Павлом Нефедьевым в самом деле случился припадок мелодраматического отчаяния такой силы, что немец-лекарь опасался за его жизнь. В том же письме Тургенев сообщал, что многим в Петербурге известны подлинные причины болезни Павла Ильича, а также приложил отдельное письмо к отцу по-немецки (его мать этим языком не владела), где заверял, что изложил все без малейших преувеличений. Не исключено, что Андрей Иванович гиперболизировал увиденное, чтобы смягчить сердца родных или оправдаться в том, что уничтожил письмо Марии Семеновны вместо того, чтобы передать его «Гартонгше». В одном из следующих писем Тургенев извинялся за этот поступок, объясняя его тем, что спасал Павлу жизнь (Там же, 98 об.). Как бы то ни было, он изобразил припадок кузена как спектакль, увиденный им «в отдаленном созерцании».

Андрей Иванович вживался в образы своих персонажей, подыскивая им подходящие реплики и распределив амплуа между хорошо знакомыми ему людьми. В его изображении мы узнаем чувствительного, но слабого героя, его бедную, но благородную подругу, заносчивых родственников, превыше всего ставящих знатность и богатство, честного, но недалекого лекаря. Себе он отводил роль наперсника и умолял родителей «не вмешиваться ни во что» (Там же, 94, 97), чтобы не пополнять собой галерею отрицательных персонажей.

Уже 29 мая, в письме, содержавшем описание припадка, Андрей Иванович уверял родителей, что Павел Ильич «не думает и не надеется жениться и решился оставить Гартоншу» (Там же, 94). 2 июня Тургенев вновь писал, что кузен «все болеет», и показывал ему письмо от матери с «колкими упреками» за быстро истраченный пуд мыла. Кроме того, Андрей Иванович сообщил, что прочел второе письмо Марии Семеновны к Гартонг – мольбы не писать больше к бывшей возлюбленной сына не возымели действия (2695–2698: 97–98 об.).